Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Тусси часто упоминала, что независимо от того, насколько плачевно было их финансовое положение, и сколько бы позора ни приходилось им из-за этого терпеть, Эвелинг не обращал на это никакого внимания. Она же переживала и пропускала все через себя. Давление было жестоким и постоянным, и Тусси в отчаянии понимала, что ей не у кого искать поддержки — и менее всего ее мог оказать Эвелинг. К этому времени появились явные признаки не только того, что он начал уставать от социализма, — но и ясные сигналы, что он начал уставать от нее. В июне он опубликовал довольно безвкусное стихотворение, подписав его «Лотарио». Эту небольшую поэму можно расценивать в качестве обращения к Тусси: он намекает, что по натуре он не однолюб.

Чистая любовь состоит, по твоему утверждению,

Из страстной преданности без всякой цели,

Без надежды, без ограничений, без конца…

Но мы не договаривались играть по таким правилам….

Таковы, милая, мои взгляды,

Хотя твои глаза на некоторое время взяли меня в плен,

Но девиз, который я выбираю, — «Либо Цезарь, либо…»

И я не думаю, что ты осудишь меня за это! {23}

В поэме было еще несколько стихов, но смысл везде был один и тот же: наша любовь была прекрасна — пока она была.

Неважно, насколько терпима была Тусси по отношению к Эвелингу, но подобное публичное выпячивание чувств не могло ее не унизить — да еще выраженное таким беспомощным и пошлым образом. Обезумевшая от отчаяния и депрессии, Тусси пыталась покончить с собой. Год спустя Эллис напишет: «Она умышленно приняла чрезмерную дозу опиума. Однако крепкий кофе и нервное состояние, из-за которого она, не переставая, ходила по комнате, помогли ее организму справиться с ядом… Все ее друзья были в ужасе, но на самом деле случившееся мало кого удивляло» {24}…

Пытаясь спасти свои отношения, Тусси и Эвелинг в августе сняли коттедж в Стратфорде-на-Эйвоне. Она пишет сестре: «Только подумай, Лаура, — дом Шекспира! Два-три раза в неделю мы работаем там, где он родился… Эдвард постоянно пишет. Слышала ли ты? Его пьеса «Отбросы» (одноактная вещица) стала довольно популярна, в ней будет играть «восходящая звезда» Роуз Норрейс, постановка вот-вот начнется. А о том, что у него еще две пьесы на подходе, одна — адаптация «Алой буквы» — и обе тоже приняты довольно тепло?» {25}

Хотя Тусси пыталась рисовать идиллические картины их жизни, письмо ее было фальшиво во всех отношениях. Оно должно было звучать тепло и по-домашнему — но вместо этого его было больно читать; с каждой страницы льется не радость, а тоска одиночества, страх, бесплодные попытки восстановить былую тесную связь с сестрой (Лаура редко отвечала на письма Тусси). Ее энтузиазм по поводу работ Эвелинга оттенен горьким предчувствием расставания: чем дальше Эдвард шел по театральной дороге, тем больше они с Тусси отдалялись друг от друга.

1887 год был странным годом для всего Лондона. С одной стороны, в этом году праздновался золотой юбилей королевы Виктории («омраченный ужасным шумом», как она писала, вспоминая эпизод, когда ее освистали в Ист-Энде {26}). В этом же году в Лондон впервые приехало американское шоу «Дикий Запад Буффало Билла» (Энгельс и Эвелинг посетили его, Энгельс писал, что было «очень здорово» {27}). И это был год Кровавого воскресенья — когда полиция фактически объявила войну безоружным людям на Трафальгарской площади, вышедшим на демонстрацию в защиту свободы слова и собраний.

Поводов для протеста было множество. Безработица — новый термин английских реалий того времени — заставила очень многих жителей Лондон переместиться из Ист-Энда в Вест-Энд, где мужчины и женщины стали почти ежедневно митинговать, чтобы привлечь внимание к бедственному положению рабочих и бедняков. Воспоминания о погромах на Пэлл-Мэлл были еще свежи, поэтому сборище на Трафальгарской площади было признано потенциально опасным, и начальник полиции запретил собираться в этом районе (любое скопление людей автоматически рассматривалось как демонстрация). Это ущемление права на свободу собраний только подогрело недовольство и усилило призывы к протестам {28}. Наконец в повестку дня вернулся вечный ирландский вопрос — после того, как в Парламенте был принят билль о принуждении Ирландии, дававший правительству и полиции право ставить вне закона целые группы людей и выносить приговоры без суда {29}.