Карл Радек и германская революция

«Тройка» усиливала давление на Троцкого, буквально выдавливая его самого и его сторонников с руководящих постов. Понимая, что его провоцируют на открытый конфликт, Троцкий обратился 8 октября с письмом в ЦК и ЦКК партии, где не только обращал внимание на факты дискредитации его кадров, но и подвергал резкой критике весь партийный режим. Образование новой оппозиции стало делом считанных дней. 15 октября появилось знаменитое обращение 46 большевиков в Политбюро. Его авторы подчеркивали, что «хозяйственный кризис в Советской России и кризис фракционной диктатуры в партии… нанесут тяжелые удары рабочей диктатуре в России и Российской коммунистической партии. С таким грузом на плечах диктатура пролетариата в России и гегемон ее - РКП не могут не войти в полосу надвигающихся мировых потрясений иначе, чем с перспективой неудач по всему фронту пролетарской борьбы»24 .

Итак, акценты были расставлены - руководство партии находилось на пороге первой дискуссии о «троцкизме», и проблемы мировой революции неизбежно отодвигались на второй план. Пятаков был среди 46 подписантов, за что его три недели спустя по-отечески пожурил Сталин: «Вы уехали, "наделав" с Львом Давидовичем известный документ», а нам пришлось здесь все улаживать25 . Подписи Ра-дека под письмом от 15 октября не было, но он тоже не спешил отправляться в Германию.

Имея за плечами двадцатилетний опыт фракционных интриг и идеологических баталий, Карл Радек отдавал себе отчет в том, что столкновение в Политбюро выходит за рамки личного конфликта. От его исхода зависела не только судьба Троцкого и его сторонников, но и пути дальнейшей эволюции большевистского режима. Речь шла по сути дела о прохождении «точки возврата», за которой - повторение пройденного на новом витке, скатывание страны к «красному» самодержавию. 16 октября Радек написал письмо в Политбюро ЦК РКП(б), превосходящее по своей резкости все прочие документы оппозиции.

«Кризис партийный, который в других условиях не представлял бы для партии смертельной опасности, теперь означал бы смертельное поражение Советской «России и германской революции». Радек требовал от Политбюро запрета дискуссии и достижения компромисса с Троцким путем предоставления последнему поста Председателя совета военной промышленности. Понимая, какого накала достигла взаимная неприязнь оппонентов, он пытался использовать последний аргумент - брошенные на произвол судьбы компартии Запада. Все это было облечено в форму ультиматума, неслыханного в практике РКП(б), привыкшей к роли кормилицы и наставницы по отношению к иностранным коммунистам.

«Я заявляю Политбюро, что если спора не удастся локализовать в Политбюро, а в крайнем случае в ЦК, если будет угрожать опасность сделать его публичным, то я обращусь к руководящим товарищам западноевропейских компартий с требованием их немедленного вмешательства с целью остановить это безумие… Русский ЦК отказывается от своей руководящей роли в Коминтерне, если он теперь не в состоянии собственной внутрипартийной дисциплиной, политикой необходимых уступок избегнуть рокового конфликта. А если дело так обстоит, то наши братские западноевропейские партии имеют право и обязанность вмешаться, как вмешивалась русская партия в их дела. Я убежден, что ни один из членов ЦК не откажет мне в праве это сделать, ибо это было бы отрицанием интернационала»26 .

В этих словах звучал не только политический расчет, но и искреннее обращение к традициям международной солидарности, на которых держалось социалистическое движение Европы с середины прошлого века. Обращение это вряд ли могло быть правильно понято - ее большевистская трактовка далеко ушла от идеологии первых Интернационалов. Заложенная в уставе Коминтерна идея «всемирной партии пролетариата» с правом вмешиваться во внутренние дела любой из своих национальных секций, была реализована лишь наполовину. Пролетарская солидарность превратилась в улицу с односторонним движением, по которой из Москвы на Запад и Восток продвигались ценности «мирового большевизма». Так и не дождавшись ответа на свой ультиматум, Карл Радек отправился организовывать революцию в Германии.

Решение Политбюро от 4 октября, о котором лишь частично проинформировали представителей пяти компартий, отдавало все бразды правления «четверке». Роль немецких коммунистов сводилась к беспрекословному исполнению ее указаний. Робкие попытки оспорить такое разделение функций ни к чему не привели. Представитель ЦК КПГ в Москве Э. Хернле обратился 19 октября за разъяснениями к Зиновьеву и докладывал об итогах этого разговора следующее: «выяснилось, что теперь решения, которые русские товарищи принимают в своем кругу, будут напрямую направляться в Германию и мы, как представители германской партии, практически выведены из игры»27 .