Карл Радек и германская революция

Уже к середине ноября стало ясно, что благоприятный момент для вооруженного выступления упущен, и в германской компартии начался поиск виновных в октябрьском отступлении. Левая оппозиция концентрировалась в берлинской организации КПГ, первой начавшей эту кампанию. До тех пор пока брандлеровское руководство партии пользовалось безоговорочной поддержкой Радека, а значит, и «четверки» московского Политбюро, шансы оппозиции расценивались не слишком высоко. Но вопрос о вине за то, что «германский Октябрь» так и не состоялся, возникал не только в Берлине, и лучше всех возможные последствия ответа на него представлял себе Председатель Коминтерна Зиновьев.

Для него этот вопрос был связан не столько с судьбами мировой революции, сколько с его собственной политической судьбой. Над ним дамокловым мечом висело обвинение в «капитулянтстве» в дни российского Октября. Троцкий оставался для Зиновьева главным политическим оппонентом, однако его беспокоило и становившееся все более заметным лидерство Сталина в «тройке». Заявление 46-ти было осуждено Пленумом ЦК и ЦКК, состоявшимся 25-27 октября, буквально через несколько дней после отъезда двух ведущих «троцкистов» в Германию. Сам Троцкий внезапно заболел и не смог присутствовать на Пленуме, что облегчило принятие направленных против него резолюций.

Не имея информации о решениях Пленума, Пятаков из Берлина пытался увещевать Сталина: «Если Вы будете драться, то мы бросим работу здесь (это не угроза, а вывод из того, что при таких условиях наша работа здесь бессмысленна)»33 . Ультиматум проигравших вряд ли мог оказать какое-либо воздействие на логику внутрипартийного конфликта. Сталин явно передергивал факты, когда сообщал «четверке» 8 ноября, что совместная работа с Троцким постепенно налаживается. В борьбе за власть, фактически за место Ленина в партийной иерархии, не могло быть компромиссов.

После Пленума пребывание сторонников Троцкого за рубежом потеряло смысл. В течение ноября Сталин неоднократно обращался к Пятакову с просьбой вернуться «за продолжение работы в Германии у Вас остались только аргументы от чести». В своих письмах он намекал на возможность предоставления Пятакову поста председателя ВСНХ, а 22 ноября Политбюро приняло решение назначить его председателем Управления госпромышленности.

Остававшиеся в Берлине оппозиционеры не реагировали на заманчивые предложения. Для них было слишком очевидным, что бесславное возвращение с передовой мировой революции рано или поздно «выстрелит» против них. Работа «четверки» осложнялась внутренними коллизиями. Полномочия приехавшего вместо Куйбышева Шмидта не признавались Радеком и Пятаковым, так как они не без оснований чувствовали, что тот наделен особыми полномочиями. Сталин настаивал: «Почему не доверяете Ваське… Ничего, кроме ужимок партийных аристократов, я в этом не вижу»34 . Политбюро дважды подтверждало полномочия бездействовавшего в Берлине Шмидта, прежде чем он был допущен к работе «четверки». Свои доклады Шмидт направлял только Сталину и Зиновьеву.

Политическая ситуация в Германии не оставляла никаких шансов для нового выступления, и «четверке» пришлось ограничиться внутрипартийными делами. ЦК КПГ был не готов к запрету партии и переходу ее на нелегальное положение - «верхушка вполне растерялась и нам с Арвидом (псевдоним Пятакова. -А.В.) приходится буквально ударами прикладов приводить ее в порядок», - доносил Радек в Москву в первых числах ноября.

Его, равно как и руководителей КПГ, не менее Зиновьева волновал вопрос «вины» за несостоявшееся выступление. Дезавуировать Брандлера означало подорвать собственные позиции, хотя ни для кого не было секретом, что «вся верхушка (КПГ. -А.В.), без исключения, не верит в победу вооруженного восстания»35 . Пытаясь найти наименее болезненный выход, Радек объявил, что осенью 1923 года фашизм победил Веймарскую республику. Эта новация была поддержана Пленумом ЦК КПГ 2-3 ноября. По сути дела фашистами объявлялся широкий спектр политических сил, противостоявших коммунистам, - от генералов рейхсвера до лидеров социал-демократии. КПГ в этих условиях должна была отказаться от поиска союзников в демократическом лагере и вместо переходных требований выдвинуть лозунг вооруженного восстания.

Найденный Радеком компромисс оказался достаточно хлипким. Уступая давлению из Москвы и со стороны левацких элементов в самой КПГ, он фактически обосновывал «левый поворот» Коминтерна, ставивший крест на политике единого фронта. Пусть даже условное, зачисление социал-демократии в лагерь фашизма открывало ворота сектантским установкам последующих лет, достигшим своего апогея в коминтерновской теории «социал-фашизма».