Карл Смелый

— Ты издеваешься надо мной, Оксфорд, — сказала злополучная королева, — или ты сам в заблуждении, полагая, что все еще видишь ту Маргариту, которая никогда не произносила слова без причины и малейшее действие которой всегда было на чем-нибудь основано. Увы! Я уже совсем не та женщина, одаренная рассудком и твердостью! Повсюду преследует меня убийственная тоска, я нигде не нахожу себе места, едва явлюсь в одно и уже спешу покинуть его, явлюсь в другое место, и опять то же!.. Ты говоришь, что столица моего отца представляет мне верное убежище, но может ли оно быть приемлемо такой душе, как моя?

Может ли та, которая лишилась знаменитейшего царства в Европе, та, которая потеряла войска и друзей своих, — беззащитная вдова, бездетная мать, — та, на главу которой небо излило до последней капли неумолимый гнев свой, — может ли она унизиться до того, чтобы делить свое время со слабым стариком, который в песнях и в музыке, в пустяках и в дурачествах, в звуках арфы и в сочинении стихов находит утешение не только против унизительной нищеты, но, что всего хуже, и против всеобщего презрения.

— С позволения вашего, государыня, не хулите доброго короля Рене за то, что, гонимый судьбой, он умел найти для себя более кроткие средства утешения, которые ваш гордый дух находит презренными. Состязание певцов заменяет для него упоение, которое могло бы доставить ему состязание в рыцарской битве; а цветочный венок, сплетенный трубадурами, и песни их кажутся ему достаточным вознаграждением за короны Иерусалима, Неаполя и обеих Сицилий, от которых у него остался один только пустой титул.

— Не говори мне, — возразила Маргарита, — об этом жалком старике, поставившем себя ниже гнева своих злейших врагов и никогда не заслуживавшем ничего больше, кроме презрения. Говорю тебе, благородный Оксфорд, что я едва не сошла с ума, живя в его столице, в жалком сборище, которое он называет своим двором. Сердцу моему опротивело жалкое честолюбие, могущее находить забаву в пустом, обманчивом блеске, тогда как все великое и благородное исчезло. Нет, Оксфорд, если мне суждено лишиться последней надежды, которой манит меня непостоянная судьба, то я удалюсь в самый пустынный монастырь Пиринейских гор, там, по крайней мере, избавлю себя от оскорбительного зрелища бессмысленного веселья моего отца. Пусть он изгладится из памяти нашей, как со страниц истории, где имя его никогда не найдет себе места! Я должна узнать от тебя и сообщить тебе о вещах, гораздо более важных. Итак, любезный Оксфорд, какие известия из Италии? Согласен ли герцог Миланский помогать нам своими советами или сокровищами?

— Советами — очень охотно, государыня, но понравятся ли они вам, этого я не знаю, так как герцог увещевает нас покориться злополучной судьбе и уступить воле провидения.

— Лукавый итальянец! Итак, Галеацо ничего не хочет дать нам из накопленных им денег и не поможет той, которой он столько раз клялся в своей преданности?

— Даже предложенные ему в залог бриллианты, — отвечал граф, — не могли склонить его к открытию своей казны и к ссуде нас червонцами для нашего предприятия. Однако он сказал мне, что если герцог Бургундский за вас вступится, то из уважения к этому великому государю и по искреннему сочувствию его к бедствиям вашего величества, он посмотрит, сколько истощенная его казна и состояние разоренных налогами и пошлинами его подданных позволят ему ссудить вам.

— Коварный лицемер! — вскричала Маргарита. — Итак, если помощь герцога Бургундского вернет нам надежду восстановить наше достояние, то он одолжит нам ничтожную сумму, чтобы при возрождающемся нашем благоденствии мы забыли о равнодушии его к нам в несчастье. Но что герцог Бургундский? Я решилась прийти сюда, чтобы сказать тебе о том, что узнала, и осведомиться об успехе данных мной тебе поручений. Надежные люди охраняют тайну нашего свидания. Нетерпение увидеть тебя привело меня сюда в этом наряде. Люди мои остались в монастыре, около мили от города, — верный Ламберт известил меня о вашем прибытии, и я поспешила сюда, с тем чтобы узнать твои надежды и опасения и сообщить тебе мои.

— Ваше величество! — отвечал граф. — Я еще не видал герцога. Вам известен его опрометчивый, надменный и упрямый нрав. Если бы он был способен поддержать мирную и благоразумную политику, которой требуют обстоятельства, то, без сомнения, получил бы самое полное удовлетворение от Людовика, его непримиримейшего врага, и даже от Эдуарда, его честолюбивого шурина. Но если он будет без всякого повода предаваться порывам сумасбродных страстей, то вооружит против себя бедных, но храбрых швейцарцев и, вероятно, попадет в опасную борьбу, в которой ему ни в каком случае нельзя надеяться на выигрыш; напротив, он может понести жестокие потери.

— Он, конечно, не вверится похитителю престола в ту именно минуту, когда он представляет собой очевиднейшее доказательство своего вероломства.

— В каком отношении, государыня? — спросил Оксфорд. — Известие, о котором вы говорите, до меня еще не доходило.