Карл Смелый

— Что касается этого, — отвечал Сигизмунд, — то рассказ мой не будет длинен. Я встал как можно поближе к эшафоту, так как еще не видывал казни; я заметил, что палач, который, как мне показалось, очень искусно исполнил свою обязанность, в ту самую минуту, когда он покрыл сукном тело Гагенбаха, вынул что-то у покойника из-за пазухи и торопливо спрятал у себя, поэтому, когда пронесся слух о пропаже драгоценной вещи, я тотчас решился отыскать этого молодца. Узнав, что он заплатил в церковь Св. Павла за панихиду сто крон, я отправился вслед за ним в один городской трактир, где несколько гуляк весело пировали за его счет, именуя его свободным гражданином и дворянином. Явившись перед ними со своим бердышем в руке, я потребовал от него обратно взятую им вещь. Палач заупрямился и хотел было со мной поспорить. Но я так решительно настаивал на своем, что он рассудил за лучшее отдать мне ящичек, в котором, надеюсь, господин Филипсон, вы найдете все в целости. И… и… я дал им свободу пировать… вот и вся история.

— Ты молодец, — сказал Филипсон. — Когда сердце идет прямым путем, то и голова редко с него совращается. Но церковь не должна лишиться принадлежащего ей, и я обязываюсь, прежде нежели отправлюсь из Ла-Ферета, заплатить за панихиду, заказанную этим человеком за упокой души Гагенбаха, которого так неожиданно отправили на тот свет.

Сигизмунд хотел было отвечать, но Филипсон, опасаясь, чтобы он по простоте своей не сказал какой-нибудь глупости и тем не уменьшил бы удовольствия, вызванного в Бидермане последним его поступком, поспешил прибавить:

— Ступай, друг мой, и отнеси сыну моему Артуру этот драгоценный ящичек.

Сердечно обрадовавшись заслуженному одобрению, которое он не привык получать, Сигизмунд тотчас отправился, и члены совета опять остались одни.

Минута прошла в молчании, так как Бидерман не мог воздержаться от особенного удовольствия, видя сметливость, высказанную при этом случае Сигизмундом, от которого, судя по всем его поступкам, нельзя было ее ожидать. Наконец он обратился к Филипсону с обыкновенной своей искренностью и прямодушием:

— Господин Филипсон, — сказал он, — мы не будем считать вас обязанным к исполнению предложений, сделанных вами в то время, как эта драгоценная вещь была не в ваших руках, так как человек часто думает, что, будучи в таком-то положении, он сделал бы то, чего, достигнув этого положения, не в состоянии бывает выполнить. Но я спрашиваю вас теперь, когда вы так неожиданно получили обратно вещь, которая, по словам вашим, доставит вам некоторый вес у герцога Бургундского, считаете ли вы себя в состоянии быть посредником между им и нами, как вы прежде это предлагали?

Все наклонились вперед, чтобы лучше расслышать ответ английского купца.

— Бидерман, — произнес он, — никогда, находясь в затруднительных обстоятельствах, не давал я слова, которого бы не готов был сдержать тогда, когда это затруднение миновало. Вы говорите, и я верю вам, что вы не принимали никакого участия в ла-феретском мятеже. Вы также говорите, что Гагенбах лишен жизни по судебному приговору, на который вы не имели никакого влияния и который вы не могли изменить. Составьте же подробное описание этого происшествия с прибавлением всех возможных доказательств вашей невинности. Вверьте эту бумагу мне, и если эти доводы будут удовлетворительны, то ручаюсь вам именем честного человека и свободнорожденного англичанина, что герцог Бургундский не задержит вас и не причинит вам никакой личной обиды. Я также надеюсь доказать Карлу с помощью весомых доводов, что дружественный союз между Бургундией и соединенными кантонами Гельвеции будет, со стороны его, мудрой и великодушной мерой. Может быть, эта последняя статья мне не удастся, и в таком случае это для меня будет очень неприятно. Но ручаясь вам за безопасный проезд ко двору герцога и за благополучное ваше оттуда возвращение на родину, я, кажется, не сделаю ошибки. Но если бы это случилось, то моя собственная жизнь и жизнь моего любимого единственного сына послужит выкупом за излишнюю мою уверенность в правосудии и благородстве герцога.

Прочие депутаты молча устремили взгляды на Бидермана, но Рудольф Донергугель начал говорить:

— Неужели мы должны подвергать опасности жизни нашу, а что еще того дороже, жизнь нашего достопочтенного сотоварища Арнольда Бидермана, полагаясь на одни только слова чужестранного торговца? Всем нам известен нрав герцога и ненависть, которую он всегда питал к нашей родине и к ее нуждам. Мне кажется, что английский купец должен бы яснее объявить нам, на чем он основывает свою надежду иметь такой успех при бургундском дворе, если он хочет, чтобы мы оказали ему столь полное доверие.