Карл Великий. Основатель империи Каролингов

Обращаясь к Бернарду, старый император пробормотал, что его возведенные на трон сын и внук должны заботиться об этом нежном выводке детей.

Прибывший Людовик Благочестивый с презрением взирал на разодетых женщин, вспоминая при этом свою мать Хильдегарду. Он поселился вместе с Хильдебаль-дом, и его отец не возражал.

Шарлемань приветствовал сына со слезами радости на глазах, потому что теперь, по причине своей слабости, он легко плакал и смеялся. Его беспокойный взгляд, скользивший по лицам людей за спиной Людовика, с облегчением узнавал визигота Беру. Но героя-баска Санчо Волка не было в числе сторонников короля; Ротейн из Жиронны, который всегда нес штандарт, тоже не приехал.

Итак, все вероломные друзья и последователи покинули его сына. Людовика, радостно взиравшего на позолоченный купол церкви, это мало заботило. Однако верность – первое звено в цепи, связывавшей всех христиан. Без верности не могло быть ни доброй воли, ни честности. Сколько звеньев требовалось, чтобы сделать цепь прочной? Они тянулись, на море и на суше, от собранных урожаев до накопленных денег и заканчивались последним звеном – войском. Это последнее звено Шарлеманю никогда не удавалось как следует выковать, хотя он закалял его в крови своих отважных воинов, Роланда и Эрика, Герольда и Адульфа.

И вот теперь, сидя на троне спиной к западным окнам, он приветствовал своих вассалов, собравшихся в огромном зале. Когда до его слуха дошли произносимые шепотом плохие вести с побережья Кампаньи, он сообщил своим вассалам о достигнутом усилиями Адальгарда окончательном мире с последними из лангобардов, беневентанцами. Угроза со стороны сарацинских флотилий заставила объединиться для совместного отпора греков, лангобардов и франков. Когда граф с Востока доложил о давлении со стороны славян, Шарлемань возразил на это, что Гамбург отвоеван обратно. Даже с потерей Уэски сторожевые замки в Пиренеях стояли незыблемо, и в этом заслуга короля Людовика и Божьего провидения.

Ежедневно он внимательно вглядывался в мелькавшие перед ним лица, разыскивая среди них Амальгара, епископа, посланного в Константинополь, приезда которого ждали. Если бы Амальгар приехал и вручил ему мирный договор, подписанный другим императором, это стало бы добрым предзнаменованием для коронации Людовика.

К рассвету дня, назначенного для коронации, Амальгар так и не появился. Шарлемань, хромая, вышел из-за портьеры и, облегченно вздохнув, тяжело опустился на лавку, чтобы его побрили и причесали.

Небо над холмами, похоже, прояснилось. Шарлемань обратил на это внимание и произнес:

– Хороший знак. Разве не заканчивается вражда и не отступает голод? Никогда еще начало дня не отличалось таким миром и всеобщей любовью.

Затем, чувствуя, как железный нож гладит его подбородок, а костяной гребень расчесывает волосы на голове, он задремал. Ему исполнился 71 год, и болезнь отняла последний небольшой запас сил, оставшийся у него. Он превратился в маску, волнующий образ величия. Шаг за шагом он осуществлял привычный ритуал власти, поддерживаемый только собственной волей. Он не мог уже в мыслях отделять своих многочисленных внуков и собственных юных отпрысков от созданной им империи. Нужда в долговязом бастарде Тьери и его сознании соединялась с потребностью в приезде Амальгара…

Утром 11 сентября 813 года Шарлемань вошел в неф своей церкви, когда хор пел: «Христиане, верующие…» Шаг за шагом он продвигался мимо темных колонн к алтарю, сиявшему несметным количеством горевших свечей. Опираясь на сильное плечо сына, он не нуждался в посохе. Его голову венчала корона императора, а на груди висела тяжелая золотая цепь с королевскими знаками отличия. Насколько мог судить Шарлемань, на нем была мантия античных императоров.

Обратив на себя подобным образом внимание духовенства, стоявшего по обеим сторонам от него, и знати, толпившейся на галерее, Шарлемань возвышался среди них во всем своем величии. Он преклонил колени в молитве, затем, поднявшись, повернулся к алтарю, где покоилась вторая корона, и всем показалось, что перед ними энергичный человек, полный надежд и могущества. Когда он говорил о Людовике как об истинном сыне и верном слуге Господа, они проливали слезы радости. Когда он спросил, все ли согласны с тем, что он должен пожаловать корону империи своему сыну, королю Аквитании, все единогласно ответили, что это должно быть сделано «по воле Бога и в интересах империи».

Только когда Шарлемань обратился к сыну и спросил его, согласен ли тот возложить на себя обязанности правителя, его голос неожиданно дрогнул. Потребовав от сына защиты всех храмов и сострадания ко всем несчастным, Шарлемань продолжил:

– И будь во все времена милостив к своим сестрам, племянникам и племянницам, а также и к другим, кто одной с тобой крови.

Вновь он потребовал от сына, чтобы тот в этом поклялся, и Людовик дал клятву. После чего Шарлемань возложил корону на голову сына и произнес молитву:

– Благословен будь всемогущий Господь, позволивший мне дожить до этого дня и лицезреть моего сына на моем троне.

Толпа кричала: