Карл XII, или Пять пуль для короля

После изложения всех этих аргументов статс-секретарь походной канцелярии указал Карлу на реальные перспективы, которые открылись бы для Швеции в случае замирения с Августом: территориальные приобретения за счет той же Речи Посполитой (Курляндия или польская Пруссия), обуздание России и освобождение Прибалтики от ее посягательств (этот аргумент попадал не в бровь, а в глаз: поражение Шлиппенбаха под Хуммельсхофом (Гуммельсгофом) и вторжение войск Шереметева в Лифляндию, несмотря на внешнее спокойствие, король переживал болезненно), нейтрализация Бранденбурга и Дании, которым может надоесть сидеть смирно, стабильность и прочность шведского государства и не оспариваемую никем роль европейского арбитра для ее правителя. Свой меморандум Пипер заключил словами: «Я неодинок в этом мнении. Все верноподданные и друзья Вашего Величества думают то же самое. Армия полна слухами о склонности короля Польши к миру и мечтает об этом».

Карл, приняв документ, обещал подумать и ответить Пиперу. Свой ответ, по свидетельству и самого Пипера, и историка-современника Ё. Нурдберга, король сформулировал в письменной форме. Это было принципиальное высказывание главы шведского государства, оно носило окончательный характер и дальнейшему обсуждению не подлежало. Вот его текст в переводе со шведского:

«То, что граф считает невозможным (лишение Августа польского трона. — Б. Г.), станет возможным в течение полугола, как только я войду в Саксонию. Но после того как поляки сами сделают первое предложение о детронизации, я пожелаю, чтобы они также сами сделали это возможным, а я только стану им помогать, чтобы укрепить их свободу. Или они все должны сказать «да», или — «нет». Если они скажут «нет», то мы должны действовать в соответствии с этим; если они скажут «да», то они должны защищать своего нового короля. Совершенно определенно я сразу после этого оставлю короля Августа в покое, если смогу полагаться на его слово; но как только мир будет заключен, а мы отправимся на Россию, он может снова одолжить денег у русских и напасть на нас с тыла, и тогда наше дело окажется под еще большей угрозой, нежели сейчас. То, что в это время претерпит Лифляндия, с Божьей помощью, будет вылечено с использованием определенных привилегий и свобод, когда Господь даст нам мир».

Это высказывание — одно из немногих у Карла XII, в которых он с достаточной четкостью и ясностью в письменной форме излагает свои основополагающие принципы. Конечно, считает Бенгтссон, в тексте присутствует определенная политическая наивность («...или они все должны сказать «да», или — «нет». Если они скажут «да», то они должны защищать своего нового короля»), а мы добавим: прямолинейность и слабое понимание сути происходящего. Первый вопрос на повестке дня, согласно Карлу, — мобилизация поляков на избрание нового короля. Одновременно, в течение полугода,

Швеция вводит свою армию в Саксонию, наносит окончательное поражение Августу, принуждает его к миру на своих условиях и заставляет отказаться от польского трона. После того как Саксония будет обезврежена, Польша, получив нового короля, возможно, станет союзницей Швеции в войне с Россией. Тогда можно выступать на Москву.

Верил ли сам король в то, что через полгода «польский вопрос» будет им решен положительно? Трудно сказать. Есть свидетельство секретаря его походной канцелярии У. Хермелина, говорящее об обратном. В письме своему родственнику в Швецию секретарь писал, что недавно имел разговор с его королевским величеством, в ходе которого автор письма высказал соображение, что скоро король устроит все дела в Польше и отправится в поход на русских. Король ответил, что «...с поляками придется воевать десять лет, а с русскими — целых двадцать». Так кого же обманывал король: себя или своих придворных? И обманывал ли вообще? Скорее всего, хотел верить, а фраза в разговоре с Хермелином — это отголосок внутренних и недолговременных сомнений, прорывавшихся иногда наружу.

Что касается Лифляндии, то король предпочел действовать довольно «оригинально»: вместо того чтобы оказать помощь Шлиппенбаху солдатами, он дал указание заплатить голландским газетчикам по тысяче гульденов каждому, чтобы они в своих отчетах скрывали правду об истинном положении дел в провинции. А на карьеру Пипера его меморандум никак не повлиял — уже в день его представления королю, 2 сентября, граф был назначен канцлером Упсальского университета. Но больше о мире с ним никто говорить не решался. Карл раз и навсегда для себя решил, что «каналье с добрым сердцем» верить ни за что нельзя — обманет. Как бы то ни было, а мир, как в известной сказке про Кощея, находился в яйце, а яйцо — в утке, которая еще не была подстрелена и летала где-то за семью горами и морями.