Карлик Петра Великого и другие

Азарьин слушал Суслова, открыв рот, не зная, что сказать. Дальнейшее и вовсе повергло его в оторопь. Суслов принялся рассказывать о себе. Слова его слетали с уст легко, буднично, без малейшего пафоса, но каждое из них отдавалось в голове у Азарьина раскатистым гулом, от которого сотрясалось все его существо. Сусловский рассказ сводился к следующему. Родился он в селе Максакове Муромского уезда. Матери его в то время было сто лет. Это чудо служило указанием на то, что в мир родился не простой человек. По достижении Иваном Тимофеевичем тридцати лет Данила Филиппович призвал его к себе и три дня сряду возносил с собою на небеса, чтобы дать ему божество и сделать живым богом. Свидетелями тому были многие люди. С тех пор Суслов нарекся Христом, сыном Бога вышнего, и отправился распространять благодатное учение отца своего, верховного гостя Данилы Филипповича по приокским и волжским землям, в окрестностях Нижнего Новгорода. Там у него появилось много учеников, в деревнях и городах. Из их числа он избрал двенадцать апостолов и матерь свою — богородицу Акулину. Три года ходил Иван Тимофеевич по земле, уча божьих людей. А потом про него узнал нижегородский воевода и повелел схватить и учинить над ним розыск. Суслова доставили в Нижний, где подвергли жестоким мучениям: били кнутом и жгли на огне, подвесив на железный крюк. Одновременно пытали и его учеников, но ни один из них не раскрыл судьям тайну истинного вероучения. Наконец воевода распорядился распять Ивана Тимофеевича на стене нижегородского кремля, возле Дмитриевской башни. Страдалец провисел на виду у всего города целый день и к вечеру испустил дух. Было это в пятницу. А в воскресенье Иван Тимофеевич воскрес и явился своим ученикам, предъявив один из гвоздей, которым его приколотили к стене. С тех пор божьи люди почитают эту святыню.

Здесь Суслов, прервав рассказ, указал на длинный гвоздь, наполовину вбитый в стену или, скорее, вставленный в расшатанную дырку. Азарьин подошел к нему и внимательно осмотрел. Гвоздь был кованый, с широкой шляпкой; на его стержне запеклась ржавчато-бурая корка. Азарьину хотелось спросить, куда был забит этот гвоздь — в руку или ногу Ивана Тимофеевича, но он промолчал.

Суслов между тем перешел к окончанию своей истории. После чудесного воскрешения он тайно перебрался в Москву, где для отвода глаз завел торговлю в Масляном ряду. Построенный им «дом божий» стал местом радений божьих людей. Сюда, в московский Горний Иерусалим, пришел из Костромы к «возлюбленному сыну своему» Ивану Тимофеевичу господь саваоф, верховный гость Данила Филиппович. «Много вечеров провели мы с ним вот за этим самым столом, — проговорил Суслов, поглаживая обеими ладонями отполированную до блеска поверхность стола, за которым он сидел, — много благодати излили на людей божьих». Когда же Данила Филиппович увидел, что истинная вера укрепилась на земле, то в один из дней, после долгого радения, прямо из дома Ивана Тимофеевича вознесся на небо.

— Ну вот, теперь ты знаешь узкий путь в Царство Небесное, — строго сказал Суслов. — Так поклянись же не открывать того, что услышал, никому, не исключая духовного отца.

Азарьин поклялся и поцеловал гвоздь, который Акулина вынула из стены и поднесла ему. Он очень хотел увидеть своими глазами моление в Духе и потому с радостью принял предложение Суслова остаться и принять участие в радении «корабля» — так называлась община божьих людей. Не вставая с лавки, Азарьин дождался назначенного часа, когда сусловский дом наполнился молчаливой толпой прихожан обоего пола; по виду это были посадские люди и крестьяне. Нимало не стыдясь друг друга, они переоделись в длинные, доходившие почти до пят белые сорочки, принесенные с собой или розданные Акулиной. Азарьин тоже получил такую сорочку и торопливо, преодолевая смущение, облачился в нее.

Поднявшись наверх, божьи люди молились перед гвоздем, прикладывались к нему, после чего целовались — мужик с мужиком, баба с бабой — и рассаживались по лавкам вдоль стен. Тем временем Суслов вышел из комнаты и вернулся тоже в новом наряде — красной льняной рубахе; его голову украшало некое подобие венца, вокруг которого были прикреплены лики херувимов, вырезанные из плотной бумаги и выкрашенные в алый цвет. Прошествовав через все помещение, он воцарился за столом. Акулина уселась под гвоздем, на табурете, покрытом малиновым сукном; перед ней поставили ведро с торчащими из него вербными прутьями.