Карлик Петра Великого и другие

Суслов и Акулина, встав со своих мест, приступили к причащению паствы. Подходя поочередно к каждому, Суслов благословлял свое духовное чадо и говорил ему что-нибудь утешительное, вроде: «Я, бог, тебя нагружу, хлеба вволю урожу, будешь есть, пить, меня, бога, хвалить, станешь хлебец кушать, евангелье слушать», или «К тебе Дух святой будет прилетать, а ты изволь его узнавать; и я, отец, не дам тебя в иудейские руки и избавлю тебя от вечные муки», а его спутница влагала ему в рот кусок хлеба и давала отхлебнуть кваса из большого жбана.

В завершении Суслов торжественно обратился ко всей пастве:

— Я вас, возлюбленные, защищу и до острога не допущу, всем вам ангелов приставлю и от всех злодеев избавлю.

За запотевшими окнами брезжил рассвет; кричали петухи. Суслов подал знак расходиться.

Азарьин еще несколько раз посетил радения в сусловском доме. Он звал своих товарищей присоединиться к нему, но те обратили его призывы в посмех. Зато большой интерес к его рассказам проявил крылосный инок[22] Антоний, с которым азарьинская компания водила дружбу. Под большим секретом он поведал Азарьину, что не приемлет церковных нововведений и хочет творить молитву Господу истинным способом, а не так, как это делают в никонианских церквях. Уступая настойчивым просьбам мятежного монаха, Азарьин свел его с Сусловым.

Так продолжалось до конца года. Но однажды сусловский дом опустел. Азарьин нутром почувствовал это еще издали, когда только подходил к нему. Приблизившись, он увидел, что двор заметен недавней метелью; входная дверь была подперта снаружи оглоблей. С другой стороны улицы подковылял, опираясь на костыль, кривоглазый бродяга.

— Забрали Ивана Тимофеевича и матерь его, пресвятую богородицу, и всех божьих людей, — вполголоса пробормотал он.

— Куда забрали?

— В Преображенский приказ[23]. Шел бы ты отсюда, от греха подальше, — и он захромал прочь.

Азарьин постоял в нерешительности, потом все-таки отставил оглоблю и вошел в дом. Без цели побродил по холодной подклети, поднялся по скрипучей лестнице наверх, в комнату, где происходили радения. Стол, за которым Суслов беседовал с верховным гостем Данилой Филипповичем, стоял на месте. Взгляд Азарьина скользнул по стене и наткнулся на гвоздь. Азарьин крепко ухватил его и, выдернув из гнезда, сунул за пояс. Спустя несколько дней он узнал, что сусловский дом сгорел.

Розыск по делу Суслова между тем шел полным ходом. В один из дней за Азарьиным пришел солдат и препроводил его в Преображенский приказ. Ничего страшного, впрочем, не произошло. На первый раз с него сняли показания (на которых отчасти и основан этот рассказ) и отпустили. Выходя из приказной избы, Азарьин столкнулся со своим монастырским знакомцем. Инок Антоний сопровождал одного из взятых под стражу «божьих людей». Искоса взглянув на Азарьина, он ткнул арестованного в спину костяшкой согнутого пальца и злобно прикрикнул: «Давай, шагай! Я узнал тебя, окаянный еретик, бесовское отродье!»

От дальнейшего следствия Азарьина избавил царь. Проведав о том, что зачисленные в навигаторы недоросли отлынивают от морского учения, он вызвал их в Петербург, куда перевели Навигацкую школу. Там им было велено в наказание бить сваи на Мойке, где сооружались амбары. А через несколько недель, когда царский гнев остыл, всех провинившихся отправили для обучения за границу, в Голландию.

Суслова Азарьин больше никогда не видел[24]. Гвоздь, вынутый из стены сусловского дома, он с тех пор всегда носил с собой, в память о встрече с земным христом.

По прибытии в Амстердам Азарьин вместе с другими командированными учениками поступил под надзор князя Ивана Борисовича Львова, приставленного царем следить за успехами дворянских детей в морских науках. Чужбина встретила новоиспеченных мореходов неласково. В сохранившемся письме Азарьин жалуется родителям на дороговизну съестных припасов, невыплату князем Львовым положенного содержания, сообщает также о своих невеликих успехах в изучении голландского языка, арифметики, навигации и добавляет, что с ужасом ждет наступления лета — времени, когда царский указ предписывал навигаторам выходить на голландских кораблях в открытое море — матросские сухарики отведать и ртом поср…ть. «Еще утонешь без покаяния и святого причастия», — делился Азарьин своими страхами.

Словно в насмешку над его водобоязнью он был определен на корабль Ост-Индской компании, держащий путь к берегам Новой Голландии. Шестью месяцами позже, в ноябре 1716 года, где-то в Океании, сильный шторм бросил судно на риф, не отмеченный на карте. Вся команда погибла. Азарьин, плававший не лучше топора, уцепился за обломок доски и был выброшен волнами на прибрежные скалы.

Здесь впору вновь передать слово отцу Сэмуэлю Кингу, к сообщению которого историку больше нечего прибавить: