Карлики

— Что вы знаете о Номуре? — прохрипел я. Но мой вопрос остался без ответа.

— Вы сказали что-то еще — не только о лаборатории. Повторите мне все! — донеслось до меня. Я силился припомнить:

— Я говорил о Франкенберге, о его плане, которого я не понял, о портретах четырех гомоидов, среди которых должен быть и ваш портрет; о том, что я вам не враг…

— Достаточно, — прервал он меня, — странно, очень странно…вероятно, я сильно отстал от жизни, столько лет проведя здесь, в пещере… — пробормотал он задумчиво.

— А сколько лет вы здесь пробыли? — на самом деле, это меня интересовало меньше всего, но теперь я старался спрашивать осторожно, стараясь попадать в такт его собственным мыслям.

— Шесть, — ответил он.

— Но почему вы прячетесь здесь? Кого вы боитесь — того, кто убил Перка и Франкенберга?

— Есть причины по которым я не стану отвечать на этот вопрос. Мой отказ не стоит понимать так, будто я точно знаю, кто это сделал. Я дам вам возможность выйти отсюда, но, поверьте, даже если вы снова вернетесь в пещеры, вы ничего и никого не найдете — ни меня, ни лаборатории. Самому мне уже недолго осталось жить, а о том, что осталось от лаборатории, я позабочусь…

— Вы говорите так, точно… — мой голос настолько ослабел, что боясь быть не услышанным, я сделал несколько шагов вперед, и в тот же момент гомоид исчез — как сквозь землю провалился. С минуту я вглядывался в темноту, ожидая его появления. Он появился, но полусотней шагов дальше. Я пошел к нему. Как и прежде, он не позволял мне приближаться, но и не исчезал, и я поверил, что гомоид действительно хочет меня отсюда вывести. Я спешил, как мог, боясь упустить его из виду. Падал, спотыкаясь о камни, и снова поднимался. Вероятно — терял сознание и вероятно — не раз. С какого-то момента для меня перестали существовать все преграды — и камни, и сталагмиты, и постепенно смыкавшиеся стены — все стало каким-то ватным, и ватным стал я сам. Не чувствуя боли, я протискивался, просачивался сквозь или мимо них — не знаю, наверное, я полз на четвереньках — просто не смог встать после очередного падения. Для меня существовал лишь свет его фонаря, и я полз на этот свет. Дальнейшие мои воспоминания обрывочны… Я помню узкий лаз, в котором очутился после того или, скорее, одновременно с тем, как потерял своего проводника. Но путь был один — только вперед. И я продолжал ползти. Дневной свет вспыхнул настолько неожиданно и настолько ярко, что я зажмурил глаза. И даже теперь, по прошествию стольких дней, если сильно зажмурить глаза, то можно вызвать из памяти эти красно-фиолетовые всполохи в ослепленной сетчатке и на их фоне черный, человекоподобный силуэт, на мгновение загородивший выход из подземелья…

12

Если у человека, как и у кошки, несколько жизней (девять или сколько там) то, интересно, какую их часть я успел израсходовать? И не похож ли момент расходования очередной жизни на пробуждение? Я открыл глаза. Сначала — яркий свет, затем — прямо надо мною — Татьянино лицо. Ну и что, думаю, почему бы Татьяне не быть гомоидом или, наоборот, гомоиду — Татьяной. Закрыл глаза. Услышал:

— Ой, он только что открыл глаза! Доктор, скорее…Ой, опять закрыл…

Мне стало любопытно, и я снова открыл глаза. Белый потолок, появляется некто в синей хирургической шапочке, затем — Шеф! Все понятно, Шеф — тоже гомоид, и я нахожусь в гомоидной лаборатории, и скоро сам стану гномом. Щеф говорит:

— Глаза у него шевелятся, надо бы проверить — шевелятся ли мозги…

Мне захотелось опять закрыть глаза, но заданный синей шапкой вопрос, напротив, заставил меня их открыть еще шире.

— Вы узнали свою супругу? — спросила шапка.

Я перевел взгляд на Шефа и твердо ответил — «нет». Вот уж глупости, думаю, я даже на Татьяне пока еще не женат, — по крайней мере, так было до спуска в лабиринт.

— Мозги в порядке… — сказал Шеф, — Татьяна, подойди.

Он исчез и появилась Татьяна. Синяя шапка снова спросила:

— Вы узнаете свою жену?

Я подумал, а не дать ли ему еще один шанс, но увидев, с какой надеждой Татьяна на меня смотрит, ответил — «да». Татьяна тут же бросилась меня обнимать и целовать. Пока она изливала свои чувства, я огляделся по сторонам, но судьи из муниципалитета не заметил. Я успокоился и открыл было рот, чтобы попросить ее не душить меня так сильно, но Татьяна мне не позволила:

— Тсс, молчи, тебе нельзя разговаривать, — сказала она. Она и здесь мне рот затыкает! Да не больно-то и хотелось! Я закрыл рот.

— Успокойтесь, все идет нормально, — заверила ее синяя шапка и обращаясь ко мне, сказала быстро-быстро:

— Вы были два дня без сознания, теперь вы в госпитале, я — доктор такой-то, как вы себя чувствуете?

— Нормально, — ответил я.

Шеф был тут как тут, он мгновенно выставил Татьяну за дверь, уселся на край кровати и внятно так спросил:

— Ты можешь говорить?

Мне захотелось закрыть глаза и уже больше их никогда не открывать — я вспомнил о Номуре.

— Да, могу, — ответил я тихо.

— Ты что-нибудь помнишь? — спросил Шеф.

— Пока нет, — мне не хотелось с ним разговаривать, — посмотрите комлог.

В комлоге должна была остаться запись беседы с гомоидом. Шеф ответил: