Карлос Кастанеда, книги 1-8 (самиздат, интернет-версия)

– Кувыркание мышления в невообразимое, – объяснил он со смиренным вздохом. – является нашествием духа, разрушением наших перцептуальных барьеров. Это момент, когда восприятие человека достигает своих пределов. Маги, практикуя искусство следопыта, подвинутого курьера, зондируют наши перцептуальные пределы. Это еще один аспект того, почему мне нравятся стихи. Я воспринимаю их как продвижения курьеров. Но как я уже тебе говорил, поэты, в отличие от магов, не знают, что эти продвижения могут быть достигнуты.

Ранним вечером дон Хуан сказал, что мы обсудили уже массу вещей, и спросил, хочу ли я пойти погулять. У меня было своеобразное состояние ума. Я и раньше замечал в себе странную отрешенность, которая приходила и уходила. Сперва мне подумалось, что это физическая усталость омрачает мои мысли. Но мысли были кристально чисты. Это убедило меня, что моя странная беспристрастность являлась продуктом моего перехода в повышенное сознание.

Мы вышли из дома и прогуливались вокруг городской площади. Я постарался побыстрее расспросить дон Хуана о своей отрешенности, пока он не начал говорить о чем-то еще. Он объяснил ее как перемещение энергии. Он сказал, что когда энергия, используемая обычно для поддержания фиксированного положения точки сборки, освобождается, она автоматически фокусируется на связующем звене. Он заверил меня, что у мага нет ни техники, ни способов научиться заранее тому, как перемещать энергию с одного места на другое. Скорее это мгновенное перемещение имеет место, когда достигается определенный уровень сноровки.

Я спросил его, чем же был уровень сноровки. «Чистым пониманием» – ответил он. Чтобы добиться этого мгновенного перемещения энергии, необходима четкая связь с «намерением», а четкая связь достигается только намеренно и благодаря чистому пониманию.

Естественно, я попросил его объяснить чистое понимание. Он засмеялся и сел на скамейку.

– Я расскажу тебе нечто фундаментальное о магах и их актах мышления, – продолжал он. – кое-какие вещи о кувыркании их мышления в невообразимое.

Он сказал, что некоторые маги были рассказчиками и сказочниками. Рассказывание историй для них было не только продвижением курьера, которое зондировало их перцептуальные границы, но и путем к совершенству, силе и духу. Он на секунду замолчал, очевидно, подыскивая подходящий пример. Потом он напомнил мне, что индейцы яки имеют набор исторических событий, которые они называют «памятными датами». Я знал, что памятные даты были устным пересказом их истории, как нации, в то время, когда они вели войну против захватчиков их отечества: сначала испанцев, затем мексиканцев. Дон Хуан, сам будучи яки, решительно заявил, что памятные даты были пересказом поражений и раскола его народа.

– А что ты, образованный человек, скажешь о том маге, который, основываясь на памятных датах, создаст рассказ – к примеру, сказки об истории Калисто Муни – но изменит окончание так, что вместо описания того, как Калисто Муни был разорван и четвертован испанскими палачами, что и было на самом деле, получится история победоносного бунтаря Калисто Муни, которому удалось освободить свой народ? – спросил он меня.

Я знал историю Калисто Муни. Это был индеец яки, который, согласно памятным датам, много лет плавал на пиратском судне в карибском море, обучаясь стратегии войны. Потом он вернулся в родную Сонору. Ему удалось организовать восстание против испанцев и провозгласить войну за независимость, но затем он был предан, схвачен и казнен.

Дон Хуан уговорил меня прокомментировать этот вопрос. Я рассказал ему о своем предположении, что изменение фактического изложения событий в той манере, о которой говорил он, будет психологическим приемом, типом желанных мечтаний мага в роли рассказчика. Или, возможно, это будет персональным, стилевым способом облегчения своего неудовлетворения. Я добавил, что даже могу назвать такого мага-рассказчика патриотом, поскольку он не может смириться с горьким поражением.

Дон Хуан смеялся до тех пор, пока не поперхнулся.

– Но вопрос упирается не только в одного мага-рассказчика, – возразил он. – они все поступают так.

– Тогда это социально санкционированный прием, выражающий желание всего общества, – ответил я. – социально признанный способ коллективного освобождения от психологического стресса.

– Твои аргументы сладкоречивы, убедительны и разумны, – отозвался он. – но поскольку твой дух мертв, ты не можешь видеть изъян твоих доводов.

Он взглянул на меня, как бы уговаривая понять то, что он сказал. У меня не было слов. Все, что я мог сказать, звучало бы несвязно и раздраженно.