Карманный оракул (сборник)

Собственно, на этом можно бы и закончить, ибо конкретные примеры у всех на слуху. Но возникнет неизбежный вопрос: зачем? Ответ на него представляет некоторую сложность только для тех, кто вообще не понимает, зачем на Земле зло; но те немногие, кто осознал в личной практике, что истинный экстаз есть экстаз падения и никакой иной, понимают, что только Россия придает смысл и вкус пресному современному миру.

Всякий русский процесс устроен наихудшим образом, задача каждого чиновника – отказать как можно большему числу просителей, придравшись к любой закорючке, а каждый врач при виде пациента испытывает прежде всего ненависть, раздражение, словно его оторвали от чего-то главного. Гарантией пребывания каждого русского на посту является именно некомпетентность, подкрепленная грубостью. Вежливость в России расценивается как признак слабости, честность – как трусость, а компетентность нужна лишь для маскировки вашей глубинной неспособности занимать должность. Истинное право занимать ее заключается в той особой властности, которая заменяет русским любые профессиональные добродетели: все мы знаем, что подавляющее большинство русских начальников умеет и знает меньше подчиненных – и только в этом состоит их право руководить. Работать должен тот, кто не умеет себя поставить. Российскую культуру в патриотических изданиях называют иногда культурой воинствующей, но это не так: российская культура по преимуществу тюремная, в тюрьме она достигает высшей концентрации, тюрьма – идеал российской жизни, и русский начальник, не прошедший через тюрьму или не имевший контактов с уголовным миром, несостоятелен. Ошибочно думать, что русская культура приобрела тюремный оттенок в криминальные девяностые годы: в это время лишь вышла наружу основа русской жизни, поскольку покрывало так называемой культуры наконец слетело с истинной местной жизни. Всякого русского тянет в тюрьму, ибо ожидание неминуемого ареста мучительней самого тюремного ада, оно отравляет тут любую еду и даже эротику. Чехов, наиболее остро чувствовавший природу русской культуры и местного характера (поскольку он и сам был его носителем), отправился на остров Сахалин по тем же соображениям, по каким герой «Жертвоприношения» Тарковского сжигает свой дом: он все равно обречен, а ждать мучительно. В «Палате номер шесть» Чехов описал собственный невроз, общий, впрочем, для большинства русских, – непрерывное ожидание ареста; посадить могут ни за что (и чем явственнее отсутствие вины, тем вернее посадят), адвокат ничего не может и отбарабанивает свою речь машинально, а закон – что дышло. Иван Дмитриевич Громов понял это – и, как показалось окружающим, сошел с ума, тогда как на самом деле всего лишь постиг главное; Чехов тоже постиг – и отправился на остров Сахалин добровольно, в надежде, может быть, что если уж посадят, то он, по крайней мере, попадет в знакомые места. Толстой постоянно и назойливо думал о тюрьме, и действие его последнего романа происходит главным образом там. Все русские споры идут не о том, можно ли избежать тюрьмы, а о том, вредоносен или благотворен тюремный опыт. Именно об этом спорят Шаламов и Солженицын, упуская из виду, что спор их, происходящий в тюрьме, абсолютно бессмысленен, как и все, что в ней делается. Тюремная работа неэффективна, тюремные понятия искажены, а все, что происходит в тюрьме, направлено к наибольшему злу, наиэффективнейшему мучительству и максимальной мерзости. Паханом становится тот, у кого меньше ограничителей. Русские подсознательно стремятся построить мир, в котором ограничителей не будет вовсе. Русский – как подчеркивается всеми певцами шансона, патриотическими поэтами и комсомольскими вождями, произносящими речи со съездовских трибун, – значит по преимуществу безбашенный, бесшабашный, отчаянный и т. д.; любить, поет он, – так без рассудку, рубить – так уж сплеча. Русская любовь травматична: если бабу не бьют, то не любят, а если бабу убьют, как поступает с Настасьей Филипповной истинно русский человек Рогожин, то так ей и надо, потому что ничто другое ее не удовлетворит.