Карманный оракул (сборник)

Мы привыкли, что у нас есть русская классика – золотой фонд нации, вечное оправдание любых отечественных художеств. Рабство, воровство, грязь – но зато Толстой и Достоевский, Чехов и Горький; минимум цивилизации – зато культура! Сегодня выясняется, что этого золотого запаса, по сути, больше нет – по крайней мере, для большинства населения. Иногда надо проверять свои сундуки. Ибо есть шанс, что из шкатулки с драгоценным жемчугом высыплется при осмотре беловатый порошок, а вместо собольей шубы извлечешь на свет траченные молью обноски. Нечто подобное испытываю я сейчас, пролистывая школьные и абитуриентские сочинения, изучая филологическую литературу и глядя на динамику продаж в книжных магазинах.

Спросите себя, когда вы в последний раз перечитывали Льва Толстого, когда всерьез думали над историософской проблематикой «Войны и мира» или антигосударственным пафосом «Воскресения»? А второй том «Мертвых душ» открывали? А много ли помните наизусть из Пушкина, Блока, Некрасова? Школьные штампы советских времен никто толком не пересматривал, они успели устареть и заплесневеть. Посмотрите, каким бредом полны школьные сочинения: дети не знают элементарных реалий XIX века, вообще не представляют той жизни, князь Андрей для них – инопланетянин, а князь Мышкин – Женя Миронов; искусство выхолощено сериалами и уплощенными педагогическими интерпретациями; никто и не вспоминает о великих фигурах второго ряда – Гончарове, Писемском, Мамином-Сибиряке. Своего богатства мы не знаем, не чувствуем, не ценим. Причин много.

Вероятно, прав Виктор Пелевин: вишневый сад уцелел в колымских холодах, но рассыпался в прах вместе с концом советской империи. Дело ведь не в векторе этой империи, а в уровне, в планке, которую она задавала. Советский Союз был преемником России и наследовал ей – даром что вместо сословной аристократии попытался насадить рабочую или номенклатурную. Представления о добре и зле кардинально менялись в двадцатые – тридцатые, но представления о хорошей и плохой литературе были одинаковы и у красных, и у белых. Более того – даже если красные молились Марксу, представления о надличных, религиозных ценностях у них были все равно. Сегодня их нет, ибо высшей ценностью объявлена целесообразность. Что не окупается, то не выживает. Мы признаем хорошим только массово потребляемое, а пропагандируем и рекламируем только легко усвояемое. Но есть и причины более грустные, историософские – те, с которыми ничего не сделаешь: литература XIX века, пусть трижды великая, не может быть главным культурным багажом в двадцать первом столетии. Англичане чтут Диккенса (сплошь и рядом подражая ему, как Роулинг), но Филдинг для них уже не особенно актуален, а Чосера открывал едва ли сотый. Даже о Шекспире знают самые общие вещи. Русская и мировая реальность успела слишком далеко уйти от усадебной прозы, от масонских поисков Пьера и мечтаний Болконского о своем Тулоне. Литература должна работать с реальностью, и никакой Толстой, никакой Чехов не заменят нам современного внятного анализа происходящего. А происходит нечто принципиально новое: Россия совершенно не похожа на себя и как-то боится себе в этом признаться. Даже превосходная проза Трифонова читается сегодня как исторический документ, хотя в ней многое предсказано. То, о чем написана русская классика, – ушло. А никаких предпосылок для появления новой классики у нас попросту нет: вернее, она появится сама собой, ибо нет такой силы, которая способна остановить развитие литературы. Но вот заметят ли ее, пробьется ли она в толстый журнал (если уцелеет журнал) или в крупное издательство – уже вопрос. Тогда как за очередную рублевскую мелодраму я в этом смысле совершенно спокоен.

Пора признаться хотя бы самим себе: наше культурное наследие сильно побито молью. Оно убито бездарным преподаванием и социологическими схемами, убивается сейчас отсутствием квалифицированных учителей, умеющих навести мосты между школьником и классиком; оно не нужно никому, кроме абитуриентов, забывающих о нем на другой день после получения студбилета. Оно отошло в область преданий и утратило всякую актуальность – не по вине классиков, конечно, но и не только по нашей вине. Нельзя вечно предаваться разврату, перечитывать до дыр «Золотого теленка» или «Золотого осла» – и думать, что все это оправдано нетленной «Энеидой». «Энеида» написана на мертвом языке.

Впоследствии об этом заговорили многие – громче других Александр Невзоров. Правда и то, что окончательно устареть русской классике не дает реальность с ее повторами. Просто раньше эти повторы вызывали умиление, а теперь задолбали – вместе с классикой, которая их описывает.

Наши наци

Не бойтесь русского национализма. Ничего у них не получится.