Мать моя женщина, бедный Набоков! Как его бесконечно жаль – особенно потому, что присвоен он снобами, теми, кто видит в нем одно (разумеется, поддельное) высокомерие, кто не видит его нежности и сентиментальности, а чувствует лишь броню слов и в самом его стиле, живом и гибком, обретает лишь универсальный инструмент самозащиты, основания для положительной самоидентификации! Как ужасно, когда за то же любят Бродского – точнее, безошибочно выбирают худшее в нем; как невыносимо, когда холодные, самовлюбленные, абсолютно полые люди примазываются к мировой культуре именно с этой стороны, заимствуя у Борхеса его нейтральную на первый взгляд интонацию пресыщенного всезнайки, а у Саши Соколова – способность легко вплетать в текст чужие реалии! Авторы, относительно которых эпигонствуют анонимные конструкторы «Околоноля», ни в чем не виноваты. Виноваты эпигоны, которым сложная литература нужна исключительно для того, чтобы уважать себя за знание некоторых слов. Одна важная констатация в «Околоноля», безусловно, есть: человек с такой душевной организацией – проще говоря, самая холодная и мрачная разновидность сноба, категорически неспособная вдобавок выдумать что-нибудь самостоятельно, – обречен в случае прихода к власти превратиться в маленького тирана, покровителя жулья, скупщика душ. От снобизма, оказывается, не так далеко до фашизма – и это констатация верная, но стоило ли тратить сто двадцать страниц, если та же Новелла Матвеева уже сказала в 1970 году: «Эстет и варвар вечно заодно. // Издревле хаму снится чин вельможи… // Но пить из дамской туфельки вино // И лаптем щи хлебать – одно и то же». Впрочем, и Томас Манн догадывался – его небось Самоходов не упоминает, он все больше по Гессе да по Каммингсу с Керуаком.
Не сказать, чтобы такое состояние нравилось самому протагонисту. «Как быть? – причитал он. – Что я за сволочь! Господи, почему я никого не люблю?»
Ответ дан выше, но он Самоходову в голову не приходит, поскольку уже в фамилии его заложена душная самость, исключающая всякую возможность взглянуть на себя со стороны. Любопытно, впрочем, что единственное по-настоящему сильное чувство испытывает герой к проститутке Плаксе – она одна ему вровень, ибо моральных ограничений у нее еще меньше. Именно по этой причине его влечет к ней так мучительно – как к еще большей пустоте (механизм этого взаимопустотного влечения отлично вскрыт в новом романе А. Евдокимова «Слава богу, не убили», и не знай я, что он написан раньше, его легко было бы счесть адекватным ответом на «Околоноля»).
Все изложенное наводит на странную мысль: люди, написавшие подобный роман – с убийственным автоописанием, пышнокрасочными стилизациями, апологией пустотности и незамаскированными заимствованиями, – вручили предполагаемому автору чрезвычайно нелестный портрет. «Слишком похоже». Не спасает героя даже любовь к бабушке Антонине Павловне – описанной, впрочем, отчужденно, ибо всей логике самоходовского образа эта психологическая «луковка» никак не соответствует, не то бы он и в окружающих иногда видел людей, а не насекомых. Портрет этот, кстати, ничуть не противоречит действиям предполагаемого автора – дружбе с элитами, знакомству с философской классикой, а одновременно – попыткам дать «быдлу» примитивный образ врага и еще более примитивный позитив, включающий в себя движение платных хунвейбинов. Если цель предполагаемых авторов была действительно такова – следует признать роман «Околоноля» самой громкой и адресно-точной оппозиционной акцией последнего пятилетия.
Если же нет, то прошу вас извинить меня, коллега Дубовицкий.
Русский оборотень