Кармилла

Как прекрасна была она в лунном свете! Как робко и жадно она зарылась лицом в мои волосы у затылка; бурные вздохи казались чуть не рыданиями; она трепетно сжимала мою руку. Ее нежная щека пылала.

- Милая, милая, - простонала она. - Я жива тобою; и ты умрешь ради меня, ради моей любви.

Я отпрянула - и встретила ее потухший, невидящий взор; бескровное лицо точно увяло.

Холодом повеяло, да? - сонно спросила она. - Меня бьет дрожь; я не задремала? Пойдем домой, пойдем скорее.

- Ты уж не больна ли, Кармилла? Тебе, видно, плохо стало. Глоток вина не повредил бы.

- Да, верно. Мне уже лучше. Через несколько минут я совсем-совсем приду в себя. Ты права - дай мне глоток вина, - отвечала мне Кармилла, когда мы подходили к крыльцу. - Только погоди, давай оглянемся и постоим немного: может, это наше с тобой последнее полнолуние.

- Кармилла, дорогая, ты как себя чувствуешь? Тебе взаправду лучше? спросила я, насмерть перепугавшись: уж не подхватила ли она здешнюю неведомую хворь?

- Знаешь, как папа огорчится, - прибавила я, - если подумает, что ты пусть даже слегка прихворнула, а от нас скрываешь? Тут неподалеку живет очень хороший доктор - вот который сегодня приезжал к папе.

- Да, да, верно, он хороший доктор. Я знаю, какие вы добрые:

но, миленькая моя, ведь я вовсе не заболела, просто слабость напала. Это со мной бывает; сил у меня немного, я быстро утомляюсь. Трехлетний ребенок и тот пройдет больше меня. Но утомляюсь я ненадолго - видишь, я снова такая, как обычно.

В самом деле, она оживилась, и мы болтали без умолку; наваждение - как я называла про себя ее страстные речи и взоры, смущавшие и даже пугавшие меня - исчезло.

А наутро... наутро мне было не до наваждений, да и Кармилла точно встрепенулась.

Глава VI

ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОМА

В тот вечер мы отправились в гостиную, где нас ждали кофе и шоколад, и хотя Кармилла ни к чему не притронулась, но была и правда "такая, как обычно". Мадам Перродон и мадемуазель де Лафонтен предложили сыграть в карты, а во время игры подошел и папа, как он говорил, "почаевничать на ночь".

Когда мы доиграли, он сел на диване рядом с Кармиллой и спросил с легкой тревогой в голосе, не было ли хоть какой-нибудь весточки от ее матери.

- Не было, - отвечала она.

Тогда он спросил, не знает ли она, куда бы ей послать письмо.

- Трудно сказать, - ушла она от ответа, - впрочем, ведь я собираюсь вас покинуть, я и так уже злоупотребила вашим гостеприимством и добротою. Я причинила вам столько хлопот... Хорошо бы завтра же нанять карету и поехать следом за нею: я знаю, где она в конце концов непременно окажется, хоть и не смею вам это открыть.

- Об этом и думать нечего! - воскликнул мой отец к моему великому облегчению. - Нам горько будет с вами расстаться, да я вас никуда и не отпущу до возвращения матери - иначе я обманул бы оказанное мне огромное доверие. Другое дело, если бы она дала о себе знать и я мог бы с нею посоветоваться: я ведь за вас в ответе, милая вы наша гостья, а нынешние новости насчет этого загадочного недуга очень неутешительны. Я, конечно, приму все меры; и вы ни в коем случае нас не покинете, разве что мать ваша напрямик этого потребует. Только такой ценой мы вас отпустим - и то с превеликой печалью.

- Несказанно благодарна вам, сударь, за ваше гостеприимство, - отвечала она, застенчиво улыбаясь. - Вы все так добры ко мне; за всю мою жизнь я не бывала так счастлива, как в вашем чудном дворце, с вашей милой дочерью, под вашим ласковым попечением.

Тронутый ее словами, он с улыбкой и как-то по-старинному галантно поцеловал ей руку.

Я, как всегда, проводила Кармиллу в ее спальню; она прибиралась ко сну, и мы разговаривали.

- Ты как все-таки думаешь, - спросила я наконец, - ты когда-нибудь доверишь мне свои тайны?

Она обернулась и молча, с нежной улыбкой глядела на меня.

- Не хочешь отвечать? - сказала я. - Ну да, не можешь сказать ничего хорошего, так молчи. Что же я, право, пристаю к тебе с дурацкими вопросами.

- Спрашивай меня, о чем хочешь. Ты еще не знаешь, как ты мне дорога, а то бы не думала, будто я от тебя хоть что-нибудь скрою. Но я словно под заклятьем, обеты мои крепче монашеских, и пока что я не могу довериться даже тебе. Но время близится, скоро ты все узнаешь. И буду я у тебя жестокая, и буду себялюбивая: но ведь любовь всегда себялюбива, и чем она нежнее, тем себялюбивее. Любя меня, ты пойдешь со мною на смерть; или пойдешь со мною, ненавидя меня - перед смертью и за смертным порогом. Все равно - любовь или ненависть, лишь бы не равнодушие.

- Знаешь, Кармилла, ты опять едва ли не бредишь, - поспешно прервала я.

- Да, я глупенькая, я непонятливая, я причудница; хорошо, давай ради тебя я на полчаса поумнею. Ты на балах бывала?

- Нет, что ты. А какие они, балы? Вот уж, наверно...

- Да я и не помню, давно это было. Я рассмеялась.

- Тоже мне, старуха. Свой первый бал не помнит.