Кармилла (сборник)

– Да нет же, дорогая Кармилла, у него и в мыслях этого не было.

– Ты боишься, дорогая?

– Я очень боялась бы, если бы думала, что есть реальная угроза такого же нападения, как было с этими несчастными.

– Ты боишься умереть?

– Да, все боятся.

– Но умереть как влюбленные – умереть вместе, чтобы вместе жить… Девушки – это гусеницы, которые живут в этом мире, чтобы в конце концов стать бабочками, когда придет лето; но в промежутке они бывают личинками и куколками, знаешь ли – каждая форма с присущими ей особенностями, потребностями и строением. Так утверждает месье Бюффон в своей большой книге, которая стоит в соседней комнате.

Позже пришел доктор и на некоторое время уединился с папой. Это был очень искусный врач; лет ему было за шестьдесят. Доктор пудрил волосы, а свое бледное лицо выбривал так гладко, что оно походило на тыкву. Из комнаты они вышли вместе, и я слышала, как папа со смехом говорил:

– Вы меня удивляете. Вы же мудрый человек. А как насчет гиппогрифов и драконов?

Доктор улыбался и отвечал, покачивая головой:

– Как бы то ни было, жизнь и смерть – состояния загадочные, и нам мало что известно о том, какие они таят в себе возможности.

Они прошли мимо, и больше я ничего не расслышала. Тогда я не знала, что имеет в виду доктор, но теперь, кажется, догадываюсь.

Глава V Удивительное сходство

Вечером из Граца прибыл сын реставратора живописи, мрачный смуглый юноша, с лошадью и повозкой, груженной двумя большими ящиками, полными картин. От нашей малой столицы, Граца, нас отделяет десять лиг, и, когда в schloss прибывал какой-нибудь ее посланец, все мы обычно толпились вокруг него в холле, чтобы послушать новости.

Это событие вызвало в наших уединенных местах настоящую сенсацию. Ящики поставили в холле, а сам столичный житель оставался на попечении слуг, пока не поужинал. Затем в сопровождении помощников, вооружившись молотком, долотом и отверткой, он вышел в холл, где мы собрались, чтобы наблюдать за вскрытием ящиков.

Кармилла сидела и смотрела равнодушно, как на свет появлялись одна за другой старые картины, почти исключительно портреты, прошедшие процесс обновления. Моя мать была из старинной венгерской семьи, и большая часть картин, которые предстояло повесить на прежние места, попала к нам от нее.

Отец держал в руке список, читал его вслух, а художник отыскивал соответствующий номер. Не знаю, так ли уж хороши эти картины, но они, несомненно, очень старые, а некоторые из них еще и весьма любопытные. В большинстве своем они имели то преимущество, что я их видела, можно сказать, в первый раз, потому что дым и пыль времени едва не погубили их совсем.

– А вот эту картину я вижу впервые, – сказал отец. – В верхнем углу – имя, насколько могу разобрать, «Марция Карнштайн», и дата, «1698», и мне хотелось бы знать, как она здесь очутилась.

Я вспомнила ее; это была небольшая картина, примерно полтора фута в высоту, почти квадратная, без рамы, но она так потемнела от древности, что рассматривать ее было бесполезно.

Художник извлек ее с заметной гордостью. Картина была очень красива; она ошеломляла; она, казалось, жила. Это было изображение Кармиллы!

– Кармилла, дорогая, это просто чудо. На этой картине – ты, живая, улыбающаяся, готовая заговорить. Правда, красиво, папа? И посмотри – даже родинка на шее.

Отец с усмешкой подтвердил:

– Конечно, сходство поразительное. – Но смотрел он в другую сторону, не очень-то удивился и продолжал беседовать с реставратором, вполне достойным называться художником.

Тот со знанием дела рассуждал о портретах и других работах, которым его искусство только что вернуло свет и краски, в то время как я, вглядываясь в изображение, все более изумлялась.

– Можно мне повесить эту картину в своей комнате, папа? – спросила я.

– Конечно, дорогая, – улыбнулся отец. – Я очень рад, что ты обнаружила такое сходство. Если это так, то картина еще красивее, чем я предполагал.

Молодая дама словно бы не услышала этого столь приятного комплимента. Она откинулась на спинку сиденья, ее красивые глаза под длинными ресницами задумчиво глядели на меня; она улыбалась; казалось, она была в экстазе.

– И теперь легко прочесть имя в углу картины. Это не Марция. Здесь написано «Миркалла, графиня Карнштайн». Над именем изображение короны, а внизу надпись: «А. D. 1698». Я из рода Карнштайн, то есть мама из этого рода.

– Ах, – отозвалась Кармилла вяло, – я, видимо, тоже – очень отдаленное родство, очень древнее. Кто-нибудь из Карнштайнов еще жив сейчас?

– Нет, не осталось, наверное, никого, кто носил бы это имя. Род давно вымер – погиб, надо полагать, в одной из гражданских войн, – но руины замка находятся всего лишь в трех милях отсюда.

– Любопытно, – протянула она лениво. – Но посмотри, какая красивая луна! – Кармилла глядела в сторону приоткрытой двери холла. – Что, если нам немного прогуляться по двору, взглянуть на дорогу и на реку?

– Так похоже на ту ночь, когда ты к нам приехала.

Моя подруга с улыбкой вздохнула.

Она встала; обняв друг друга за талию, мы вышли на мощеный двор.