Карнак и загадка Атлантиды

Можно догадаться, что образ Карнака, пусть чисто эмоциональный, пусть пропитанный всеми предрассудками и клише, стал для меня эмоциональным шоком, последствий которого для эволюции моих собственных исканий я, конечно, не мог предвидеть. Мне тогда не было смысла задаваться вопросами о происхождении мегалитов, о их значении, о их религиозной или метафизической компоненте. Нужно было только смотреть, накапливать впечатления, осмыслять их, использовать их, двигаясь в направлении, которого я еще даже не мог найти. В те безумные годы Бретань казалась мне огромным полуостровом с хорошо знакомым лесом в центре — Броселиандой моего детства в окружении скалистых берегов, ведущих непрестанную борьбу с туманным океаном, ярость которого разжигала воображение. Между лесом и берегами, на которые обрушивались волны, был гранит. И этот гранит на продуваемых ландах выступал кристаллами менгиров и дольменов, словно свидетельствуя о древности этой земли и ее упорном желании вопрошать небо и вызывать бури. Почти карикатурная картина с менгиром и человеком в бретонском костюме, глуповатая, старомодная, как призрак, случайно попавший на фотопластинку, оставленную нерадивым фотографом. Были еще открытки, знаменитые старые открытки, которые я, разумеется, коллекционировал, с марками, штемпелями и аннотациями — настоящие святилища страны, которая уже умерла, но в исчезновение которой с карты мира я не хотел верить. Я был бретонцем и гордился этим, и если несущей конструкцией моего края оказались идиотские клише, тем хуже. В моем распоряжении других не было. И я ни о чем не жалею, пусть это сегодня и вызывает у меня улыбку. С тех пор я создал для себя идеальную Бретань, которой не существует, но которая совершенно реальна, взяв для нее элементы из всего, что мог найти в Ирландии, Уэльсе, Корнуолле, по ту сторону Ла-Манша и из той армориканской земли, которую я всегда узнаю, потому что она липнет к моей коже, как медицинская банка, готовая меня обескровить, высосав из моего существа невероятную энергию, доставшуюся мне от предков с гранитными головами, будь они с этого берега Ла-Манша или с того. Для меня это все едино, и океанские ворота во мне открыты для кельтского мира, где бы он ни находился, лишь бы я слышал в кустах яростный и хриплый клекот хищных птиц.

Традиция армориканской Бретани всегда описывает ifern yen, то есть «холодный ад», ледяной мир, где неуютно жить и где Дьявол посмеивается при мысли, как проповедники обманули верующих, обрисовав им жилища проклятых душ в виде серных и огненных пещер. Грешники, поджариваемые на вертелах или кипящие в добрых медных котлах? Шутка. Последняя шутка Дьявола, который всегда старается уверить в обратном по сравнению с тем, что есть на самом деле. В Плуинеке, недалеко от Карнака, в одном месте, где тоже есть аллеи менгиров, рассказывают, что под одним из менгиров Дьявол хранит сокровище. А ведь иными ночами менгиры снимаются с места и идут пить воду к реке; тогда-то и надо откапывать это сокровище. Но берегись: там бродит Дьявол. Горе тому, кто недостаточно проворен: он ощутит на затылке холод камня, и тот его придавит, втиснет в абсолютный холод, где противоречия стерты, потому что все сковано льдом, вечной неподвижностью. Холодный ад… Карнак и его внушительная масса непостижимых аллей менгиров — это тоже ifern yen. И красное проклятие тому, кто мне не верит…

Все это показывает, что первое знакомство с аллеями менгиров Карнака едва ли стало определяющим в исканиях самого себя, которые тогда я вел. Лишь намного позже, когда я погрузился в размышления, лишенные абсолютных опор, оказалось, что образ мегалита необходим, как наконечник копья, чтобы понять кельтскую цивилизацию и все ее составляющие. Сначала была совокупность понятий «менгир — дольмен — кромлех» и друидические церемонии. В то время я не мог представить себе друида иначе чем в тени огромного менгира или взгромоздившимся на стол дольмена, чтобы умертвить более или менее покорную жертву. Я прочел «Мучеников» Шатобриана, и эпизод с Велледой в туманной Арморике отпечатался у меня в памяти. Пусть даже я знаю, что весь этот текст — лишь порождение горячечного воображения виконта из Комбура, все равно меня волнует и захватывает — в магическом смысле слова — чтение этих романтических страниц за пределами времени и пространства, какие вскармливают и вспаивают искателей приключений. Коннотация была очевидной. Все, что было до римлян — кельтское. И я со страстью принялся за розыски друидических памятников. Моим проводником был г-н виконт де Шатобриан. Я чуть не заплутал на тропах, которые не вели никуда, кроме как в призрачный мир всех Люсиль, Атала, Веллед и прочих Полин де Бомон, в мир, который в конечном счете не был бы отталкивающим, но окончательно скрыл бы от меня самую суть того, что я смутно провидел, не умея выразить, в первый день своей встречи с аллеями менгиров Карнака. В то время я говорил о поэзии, и все было поэзией мгновения. Я мог бредить образом.