Я спросил капитана о том, не видел ли он в этом доме чего-нибудь действительно странного, и что именно он видел, если таковое случалось. Он ответил, что действительно видел расхаживающую по дому женщину. Услышав это, все мы переглянулись. Капитан добавил, что она никогда не беспокоила его, и что видел ее всего два раза, причем и в том, и в другом случае сразу же после трудного спасения из рук таможенников.
Капитан Тобиас был наблюдательным человеком и, увидев, что я прикладывал коврики к дверям, обходя их в паре старых мокрых шерстяных шлепанцев, он старательно придавал коврикам то положение, в котором нашел их. Червяк свалился с мерзкой бараньей ноги совершенно случайно и ни в коей мере не являлся частью его хитроумного плана. Капитан был в высшей степени восхищен тем впечатлением, которое сумел произвести на нас. Замеченный же мной запах плесени исходил со стороны маленькой потайной лестницы, когда капитан открывал панель. Дверь хлопала также благодаря его стараниям.
Вот и все, что касается исполнения капитаном роли призрака; перейдем к более трудным вещам – к объяснению действительно загадочных явлений. С самого начала было очевидно, что в доме и в самом деле водится нечто странное, проявлявшее себя в облике женщины. Разные люди видели ее, причем при различных обстоятельствах, поэтому женщину эту едва ли можно отнести к области вымысла; в то же время может показаться странным, что, прожив в доме два года, я ни разу не видел ее, в то время как полисмен столкнулся с ней после проведенных в нем двадцати минут… после чего ее видели все – и лендлорд, и детектив, и инспектор.
Могу только предположить, что в каждом случае причиной являлся страх, открывавший чувства для восприятия присутствия женщины. Полисмен оказался человеком нервным и, находясь в состоянии испуга, сумел увидеть женщину. То же самое относится и ко всем остальным. Я не видел ничего, пока не испытал подлинный страх, и даже тогда увидел не женщину, а дитя, бегущее от чего-то или от кого-то. Однако об этом потом. Говоря коротко, не испытав сильнейшего страха, человек не может покориться воздействию силы, проявляющейся в качестве женщины. Это соображение вполне объясняет тот факт, почему некоторые из жильцов не замечали в доме ничего странного, а другие съезжали немедленно. Чем более чувствительными оказывались они, тем меньшей была степень страха, необходимая для того, чтобы заставить их ощутить присутствующую в доме силу.
Странное свечение всех металлических предметов в подвале видел только один я. Причина этого естественным образом осталась неясной; неизвестна мне и причина, наделившая меня способностью видеть этот свет.
– А дитя? – спросил я. – Можете ли вы объяснить, какую роль играло оно во всем этом? И почему вы не видели женщину, а они не видели ребенка. Не являлось ли и то и другое проявлением одной и той же силы в восприятии разных людей?
– Нет, – возразил Карнакки, – хотя я не могу этого объяснить. Однако я вполне уверен, что женщина и дитя не только представляли собой две различных и законченных сущности, но даже пребывали в разных плоскостях бытия.
Некую идею можно почерпнуть из «Манускрипта Зигзанда», где сказано, что «мертворожденное дитя забирает себе Карга». Конечно, это утверждение надо понимать в общем смысле, однако в нем может содержаться элементарная истина. Но прежде чем пояснить его, позвольте высказать вам некую довольно часто повторяемую идею. Возможно, физическое рождение является всего лишь вторичным процессом; и прежде чем это происходит, материнский дух ищет и находит малый элемент – первичное эго или душу ребенка. Может случиться, что некая капризность заставляет таковую прятаться и уклоняться от материнского духа. Быть может, я видел как раз нечто в этом роде. Я всегда пытался придерживаться этого мнения; однако нельзя забывать и о том чувстве отвращения, которое я ощущал, когда незримая женщина проходила возле меня. Отвращение это заставляет меня обращаться к идее, выдвинутой «Манускриптом Зигзанда», и согласно которой я видел мертворожденное дитя, эго которого или душу которого забирает Карга. Иными словами, некое чудовище из Внешнего Круга. Мысль эту следует считать беспримерно ужасной, хотя бы уже из-за ее фрагментарности. Она заставляет нас предполагать, что душа ребенка застревает между двумя жизнями, и целую вечность бежит от чего-то немыслимого и невероятного… и непостижимого для наших чувств.
Более мне нечего сказать об этом, да и к чему уделять много внимания предмету, известному нам настолько неполно? Но кто может сказать, существует материнский дух или нет…
– А колодец? – спросил Аркрайт. – Как в него попадал капитан?