Карнавал

Незнакомец стоял к ней в профиль и спокойно позволял себя разглядывать. Не то чтобы он не замечал разглядывания, – ему было вполне безразлично, разглядывают его, или нет. Это удивило Одноклеточную и она стала разглядывать незнакомца внимательнее. У него было обычное и в то же время внутренне необычное лицо – прямой нос, невысокий лоб, выдающийся твердый подбородок – что же необычно? Необычным лицо делало полное отсутствие эмоций, забот, усталости, мыслей или надежд – все это было так глубоко внутри, что внутри должно быть очень много места. Человек-Мальстрем, водоворот, в который все проваливается, чтобы никогда не всплыть на поверхность. Загадочный человек; человек, на лице которого нет ни одного знака, понятного непосвященному. Лицо спокойно, но не как каменная маска, не как древний урод с острова Пасхи, не как расслабленное лицо Будды – лицо жило своей сильной и возвышенной жизнью, не откликаясь на земные заботы.

Две стенки лифта были пыльно-прозрачны, со следами прошлогодних мух, две другие представляли собой зеркало. Одноклеточная осматривала незнакомца сразу с трех сторон. На его лице двигались только глаза, следя за уплывающими вверх грубыми деталями архитектуры; иногда он чуть поворачивал голову. Во всем этом чувствовалась инстинктивная уверенность и сила; уверенностью этот человек просто заражал – хотелось сравнивать с землей горы и поворачивать реки к полюсам (или от полюсов). Около шестого этажа лифт вдруг заскрипел и застрял; что-то дернулось и громко сорвалось за стенкой; Одноклеточная охнула, но на лице незнакомца не отразилось ничего. Не было даже ориентировочной реакции. Это было лицо хозяина положения, любого положения. Зараженная чужой уверенностью, Одноклеточная посмотрела в зеркало. Увы, зеркало подтвердило, что любое положение было хозяином Одноклеточной.

Лифт достиг конечного пункта, и двери открылись. Одноклеточная увидела четырех парней – неужели те самые, которые избили ее вчера? Конечно, те, просто память подводит, наивно надеясь обмануть саму себя.

Сегодня Одноклеточная имела цепочку с собой – специально на случай этой встречи, что же поделаешь? Она не спешила. Незнакомец вышел первым. Его лицо было все так же спокойно и уверенно. На зеленой стене появилась совсем свежая матерная надпись, с претензией на поэтичность и остроумная в своем роде. Надпись была выцарапана гвоздем и легко читалась. Взгляд незнакомца задержался на надписи лишь неисчислимо малую долю секунды – полное отсутствие удивления или реакции на новизну. Так ведет себя человек, в жизни которого случайность не играет никакой роли.

За минуту совместной поездки Одноклеточная уже вписала незнакомца в простейшую известную ей геометрическую фигуру: «волевой человек». Человек с такой этикеткой должен был пройти мимо хулиганов, не обратив на них внимания. Они же не трогают людей с волевыми лицами. Она приготовилась отдать цепочку.

На несколько секунд вышло солнце, косо осветив тре­угольники пола, это было так по-весеннему и так неожиданно, что совершенно меняло смысл происходящего. Одноклеточная сделала шаг, погружаясь по пояс в солнечный свет. Она так и не поняла, что же произошло. Незнакомец тихо сказал что-то одному из хулиганов, затем положил двоим из них руки на плечи, не замедляя шаг. Трое без размышлений пошли за ним. Четвертый остался на месте, недоумевая. Одноклеточная смотрела на четвертого; их взгляды встретились; взгляд четвертого был взглядом крысенка, которого поймал жестокий сказочный Крысолов. Крысенок пожал передними лапками и поспешил за остальными.

Вот оно что, подумала Одноклеточная, как понятно, и как жаль. (Она принялась чертить новую геометрическую фигуру.) Но как жаль, что он с ними заодно. И как жаль, что я могу так ошибаться в людях.

Выйдя на улицу, она продолжала думать о незнакомце. Это напоминало чувство, которое ты переживаешь, услышав, проходя, отрывок мелодии или разговора – несомненно знакомый отрывок, но не соединяющийся ни с чем в памяти. И так хочется дополнить отрывок до целого, что начинаешь злиться на себя за это глупое желание.

На улице дул ветер; ветер дул порывами, играя сам с собой; иногда ветер сворачивался в спирали и поднимал в воздух полупросохшие бумажки, оставшиеся на асфальте после стаявшего зимнего снега. Казалось, что все это было, было, было, что все это повторится еще много раз – почти мистическое чувство. Несколько раз капнул дождь и, застеснявшись, сразу же перестал, начал подсыхать на асфальте. Асфальт стал пятнистым, как шкура леопарда. Впереди шли мальчик лет семи и девочка постарше. Мальчик считал пальцем количество этажей в строящемся высоком доме и вырывал свою руку у девочки, считая себя самостоятельным. Девочка считала иначе.

Странно, подумала Одноклеточная, такое запоминающееся лицо, а я не могу вспомнить, где я его видела раньше. Ветер нес первую весеннюю пыль, сметая ее в струйки, шевелил завиток волос на затылке, звучал в ушах детским звуком большой морской раковины – под эти звуки она стала думать, вспоминать, мечтать.

Ты проваливаешься в мечту, как в зыбучие пески.