Карнавал

Когда Одноклеточную доставили в лечебницу (ей снова стало плохо), а доктор Лист, надувшись и распушив усы, пристроился в углу, человечек достал фотографию и стал вспоминать. Он вспомнил жаркий летний вечер – рубашка, облипающая спину, воздух, прозрачный до синевы, еще струящийся над травами, но уже остывающий в верхушках деревьев, неподвижных, будто выгравированных на фиолетовом камне, – вспомнил совсем нелюбимую, почти случайную женщину, стоящую рядом в беседке. Беседка стояла на холме. Сумерки и дальняя, прилетевшая из-за реки, чуть слышная музыка делали женщину желанной. Впереди и вверху наливались соком звезды – действительно, после дождя звезды подрастают. Легкая июльская гроза случайно свела их, но гроза прошла, а они не уходили; уже перестала сереть полоска заката. Ему было девятнадцать, ей – тоже. Может быть, чуть больше. Она была некрасивой и полной, но чем-то привлекательной. Как много тумана в прозрачных июльских вечерах.

В беседку вбежали еще трое. Она отвернулась, не желая быть узнанной, и коснулась его коленом. Он обнял ее за плечи. Она не сопротивлялась. Когда трое лишних ушли, вдруг стало тяжело стоять, и они осели на скамейку. Язык прилип к нёбу и отказывался говорить.

«Меня будут ждать», – сказала она.

«Значит, подождут», – сказал он с уверенной мужской интонацией и они оба поняли все.

Утром было стыдно и горько. Они пробовали встречаться еще несколько месяцев, но взаимная антипатия была непреодолима. И он был на голову ниже ее. После рождения дочери он иногда заходил в дом и делал подарки. Но дочь не знала, что у нее есть отец. Дочь была похожа на мать – не очень умна и не очень красива. Но он любил ее настоящей любовью – не так, как дядя, приходящий в гости.

Однажды он спросил дочь, какого отца она бы хотела иметь.

«Никакого, я так привыкла».

«А если бы он был?»

«Не знаю, наверное, такого, как вы».

«Почему?»

«Потому что вы любите меня, хотя я вам чужая. И я верю вам».

«А маме?»

«А маме не верю. Ей ничего нельзя говорить. Она или всем расскажет, или сделает так, что мне будет очень стыдно».

«Разве тебе есть чего стыдиться?»

«Есть. Я нарисовала картинку, портрет одного мальчика, и показала картинку маме. Я думала, что картинка будет непохожей, и она мне так и скажет, а она сказала, что мне рано думать о мальчиках. И мне было очень стыдно. А потом она рассказала об этом соседям. Сама-то хороша! Нагуляла меня неизвестно где и неизвестно с кем!»

«А мальчик был красивый?»

«Да. В него влюбился весь класс. Девочки, конечно, даже старшие девочки. Но все это зря, потому что он скоро уедет, он музыкант. Он уже был во всей Европе. Вы представляете, во всей Европе!»

«А тебе он нравится?»

«Если вы никому не скажете».

«Понятно».

Человечек сидел и вспоминал. Наверное, самой настоящей любовью в его жизни была дочь. Все остальное было – как помои, которые ты ешь, чтобы не умереть голодной смертью. И что же? В тринадцать лет его дочь умерла от менингита. Это в стране, где всеобщее обязательное здравоохранение! – так он думал тогда. Но так ему сказали. С тех пор он ненавидел врачей – это была и ненависть и беспричинная брезгливость одновременно, – когда ему приходилось говорить с врачом, он старался не подходить близко и не выходить из рамок стандартных фраз. Человечек сидел и вспоминал, ему было что вспомнить.

– Вот и подъезжаем, – сказал он Листу.

Лист совсем съежился.

– А бить будут меня?

– У нас гуманная страна. Конечно, будут, но по закону.

21

Если человек не умеет становиться на колени, то это еще не обязательно достойный человек. Может быть, он просто не имел случая научиться.

Его ввели в коридор с блестящими панелями цвета запекшейся крови. Из рассказов бабушки он знал, что означают такие коридоры. Когда-то дедушка вошел в такой же и уже никогда не вышел. Он прислушался, чтобы уловить за стенами стоны жертв. Наверное, стены были звуконепроницаемы. Все равно, я буду стоять до последнего, я не посрамлю фамилию Лист, – как-то заученно подумал он.

– А вы хорошо держитесь, – сказал человечек, – мне бы ваши нервы.

Он каждого подбадривал таким способом.

Они вошли в одну из комнат второго этажа. В комнате был стол, стул, загорелый человек за столом, грязная деревянная табуретка и зарешеченное окно. За окном воробьи праздновали весну.

Кошек на вас мало, подумал Лист.

Его пригласили сесть.

– Так, значит, ваша фамилия, имя и отчество, – сказал Загорелый и посмотрел на Листа волчьим взглядом. На его столе лежал листок с заранее написанными фамилией, именем и отчеством Листа.

– У вас все написано заранее! – возмутился Лист. – Вы заранее придумали мои показания, а потом силой заставите меня расписаться! Нет, вам не удастся поставить меня на колени!

– Встать! – сказал Загорелый.

Лист остался сидеть.

– Встать, я два раза не повторяю! – повторил два раза Загорелый.

Лист встал.

– Давай, – сказал Загорелый, обращаясь к человечку.