Карнавал короля Иеронима

Между тем наступил вечер. Он переоделся во фрак и отправился к Гейстерам, чтобы идти вместе с ними на помолвку Терезы Энгельгардт. Лина, изящно одетая, ожидала его в приемной и объявила, что готова сопутствовать ему, но что Людвиг нездоров и останется дома.

Общество, собравшееся у Энгельгардтов, было немногочисленно и состояло из родственников и самых близких знакомых. По окончании церемонии обручения и обычных поздравлений, началось угощение; гостям прислуживали сестры невесты, одетые в одинаковые платья, что еще более увеличивало их фамильное сходство.

Все гости более или менее были знакомы друг с другом, и поэтому никто не чувствовал никакого стеснения. В то время как дамы и молодежь занимались музыкой и пением, пожилые мужчины, сидя за столом, уставленным винами и закусками, разговаривали об общественных делах.

Энгельгардт, юрист по профессии, основательно изучивший свое дело, откровенно высказывал свои взгляды. Будучи приверженцем курфюрста, он тем не менее отдавал должное нововведениям правительства и выражал надежду, что они не будут отменены в случае изгнания французов из страны. По этому поводу начался горячий спор. Хотя некоторые из присутствующих соглашались в душе с мнением хозяина дома, но в это время общего недовольства весьма немногие даже в интимной беседе решались открыто хвалить правительство Иеронима из боязни выказать сочувствие чужеземцам. Между тем противники нововведений, на стороне которых было большинство, доказывали, что либеральные реформы сами по себе не имеют никакого значения при существующих порядках. Бангер, товарищ Энгельгардта по службе, поднял вопрос о тяжести налогов, содержании многочисленной армии, огромных суммах, которые тратились двором и любимцами короля, посылались в виде контрибуции императору или шли на подкуп его приближенных. Наряду с этим другие указывали на злоупотребления администрации, безнравственность высшего общества и заносчивость французов, находящихся на государственной службе. Между тем президент Бидерзе под влиянием выпитого вина распространялся о вреде тайной полиции, к немалому смущению его собеседников, так что хозяин дома поспешил переменить разговор, который принял за ужином более веселый оборот благодаря присутствию дам.

Было уже довольно поздно, когда гости простились с гостеприимными хозяевами, пожелав всякого благополучия обрученным.

Герман, провожая домой Лину Гейстер, заговорил с ней о Терезе.

— Вы, женщины, гораздо счастливее нас мужчин, — сказал он, — для вас замужество — конечная цель жизни, а мы должны составить себе положение в свете, избрать круг деятельности, и тогда уже получаем право думать о женитьбе. Какую тяжелую борьбу приходится нам переживать, пока достигнем этого момента, сколько соблазнов, напрасной траты чувств! Между тем сердце девушки остается нетронутым и заключает богатый запас любви, а тем более сердце такой девушки, как Тереза. Как она была мила сегодня! Я уверен, что она способна на глубокую, сильную привязанность, и что Натузиус будет счастлив с ней, каждый из нас может позавидовать ему.

Лина улыбнулась и после минутной нерешительно сказала:

— Тебе не пришлось бы завидовать Натузиусу, если бы ты был догадливее. Ты хвастаешься, что понял Терезу, и не заметил самого главного, что она влюбилась в тебя при первой же встрече на моем девичнике. Оскорбленная твоим невниманием, она мужественно поборола свое чувство и обратила его на достойного человека, который сумел лучше оценить ее, нежели ты.

Герман остановился и, взяв руку молодой женщины, проговорил взволнованным голосом:

— Неужели это правда, Лина?

Она высвободила руку и молча пошла вперед.

— Но теперь все кончилось, Лина? — сказал он, догнав ее. — Если бы я знал это раньше!.. Впрочем, все к лучшему; что мог я сделать в этом случае?.. Теперь я остался в стороне и ей легче было решиться. Но…

— Но в чем дело? Что ты хотел сказать, Герман?

— А вот что… Я очень благодарен тебе за сообщенное тобой о Терезе; этот случай ясно показал мне, что любовь девушки может остаться для нас тайной, если мы не вызовем ее на объяснение.

Он замолчал и задумался. Но она инстинктивно угадала его мысли своим любящим сердцем, которое более принадлежало ему, нежели он подозревал это.

— Если я не ошибаюсь, Герман, то твои слова относятся к Сесили и той любви, которая кроется в ее сердце!

— Как тебе пришло это в голову, Лина? — спросил он со смущением, которое было для нее красноречивее открытого признания.

— То, что ты говорил о Сесили было достаточно, чтобы понять тебя или, вернее сказать, ты настолько умалчивал о ней, что я могла догадаться, что происходит в твоей душе.

— Я ожидал, что ты придешь к такому заключению, и поэтому не говорил с тобой о Сесили. Говоря откровенно, племянница госпожи Симеон до сих пор интересовала меня, как милая, очаровательная загадка…