Карнавал разрушения

— Мандорла была куда как оптимистичней, надеясь, что магия сумеет в один прекрасный день положить конец миру материи и людей, но теперь для этой цели не требуется никакой магии. Правда, человеческим рукам еще недостает силы, чтобы уничтожить весь материальный космос, но я не могу удержаться от страха: что, если разум людей сумеет посеять семена этой цели в сознание одного из ангелов, для которого нет ничего невозможного. Мы уже начали постигать тайны атома, и я не вижу причины, почему не бы нам не суметь довести процесс до конца.

«Может ли такое быть настоящей целью для того, кто сотворил человечество? — подумал Пелорус. — А вдруг его функция заключается лишь в обнаружении определенных принципов, объясняющих организацию материи, чтобы ангелы смогли открыть тайну своей дезинтеграции?» Его язык словно распух и увеличился в размерах, он не мог продолжать дебаты, не мог ничего противопоставить пессимизму Лидиарда. Сэр Эдвард Таллентайр, разумеется, не потерпел бы подобного. «Каким бы мы ни считали мир, мы должны жить в нем наилучшим образом», — эти слова принадлежали Таллентайру. Но Пелорус — другое дело. Он тщательно следовал этому девизу, десять тысяч лет, это уж точно, но никогда не мог так мастерски вести беседу, как Таллентайр.

Лидиард понял, что кроется в его вынужденном молчании. — Я снова и снова повторяю себе: то, что Таллентайр заставил Зелофелона увидеть полвека назад, справедливо для наших дней и останется справедливым всегда, — произнес он со вздохом, играя дежурную роль адвоката дьявола, несмотря на собственное отчаянное нежелание. — Я говорю себе, что вселенная намного более огромное и прекрасное место, нежели считают ангелы. И повторяю: несмотря на то, что они считали себя богами, когда впервые позаимствовали человеческий облик, — они всего лишь чужаки с ограниченными телами и еще более ограниченными умами. И сэр Эдвард всегда понимал это, неважно, что они ненавидели его за это, но отрицать причины своей ненависти тоже не могли. И еще я говорю себе: пусть ангелы обладают властью мучить и тиранить меньших созданий, они тоже стоят нагими, перепуганными и жалкими перед величием Творения…

Лидиард прервался на минуту, и тень его на стене задрожала от сдерживаемого смеха. Потом он продолжил: — Хотелось бы мне быть уверенным в этом. Я говорю себе, что это правда, но не перестаю сомневаться. Ангелы бы тоже стали умолять усомниться в этом. Порой я думаю, и часто со страхом, что наука еще может обнаружить и явить миру ужасную правду: видение сэром Эдвардом Вселенной — лишь немного примитивней более старых идей, которые он с презрением отвергал. А если это правда, вопрос о том, кто такие ангелы и на что они способны, если узнают об этом сами, нельзя даже задавать, не говоря уж об ответе. Если это так, тогда ответственность за это принадлежит избранным, но, даже поверь я, что мое предназначение — отыскать лучший и более обнадеживающий ответ, нежели тот кошмар, который угрожает мне еженощно, не могу быть благодарен за такую привилегию. Оглядываясь назад на свою жизнь, я не нахожу причин проявлять благодарность.

«И я тоже, — подумал Пелорус, ощущая в собственном сердце отзвук холодного, мрачного кошмара, коснувшегося Лидиарда. — Ни в малейшей степени».

5.

Пелорус помог Дэвиду унести Мандорлу наверх, в одну из спален, прежде чем отправиться дальше. Скромность заставила Дэвида отвернуться, пока вервольф снимал с нее одежду, но затем ему пришлось подчиниться необходимости осмотреть ее раны, и он преодолел неловкость. Он отвернул одеяло и увидел уродливое кинжальное ранение от плеча до самого пупка, но тут же обрадовался тому, что сможет легко вылечить его. Шрам останется, и довольно отвратительного вида, но рана чистая.

Когда он легонько коснулся кожи возле разреза, Мандорла пошевелилась. Ее конечности дернулись, голова мотнулась из стороны в сторону на подушке, потом задвигалась сильнее, пока Дэвид удержал ее. Но и тогда сознание к ней не вернулось. Он снова отпустил Мандорлу, но ее присутствие в доме так его озадачило, что ему никак не удавалось ни почитать, ни собраться с мыслями. Он занялся уборкой в доме и приготовлением пищи, и делал это час с чем-то, а потом отправился наверх проверить, как она.

На сей раз Мандорла застонала, едва он вошел в комнату, как будто увидела во сне того, кто ранил ее. Она извивалась из стороны в сторону, и Дэвиду пришлось присесть на край кровати. Он притянул ее к себе, уложил ее голову к себе на колени. И держал так, пока она не дернулась и не открыла глаза.

Увы, в глазах ее не промелькнуло ни единой искры узнавания. Сердце Дэвида упало, когда он встретился с ее взглядом и не уловил в них даже намека на восприятие. Она не отодвинулась от него, но застыла, не узнавая его. Похоже, она больше не знала, кто она такая и где находится, не могла управлять своими реакциями.