Карнавал разрушения

Правда, в конце я вспоминаю слова, что так часто и настойчиво любил повторят Таллентайр, будучи вынужденным обстоятельствами признать Акты Творения действительно возможными: если мир, действительно, обладает текстурой и логикой сна, значит, мы должны жить в нем и стараться постигнуть его ограниченную цель всеми силами своей души. Ты права, Мандорла: если мы живем так долго в мире, который не что иное, как сон, мы должны жить в нем много дольше… пожалуй, целую вечность. И если однажды нам суждено будет пробудиться и найти мир таким, каким он был до нашего проклятия, как мы узнаем, вернулись ли мы к нашей истинной сущности, или, может быть, сдвинулись дальше, в новую фазу иллюзии?

Она уставилась на него, будто изумленная тем, что встретила в нем такое сходство с собственными мыслями. — Мы слишком долго спали и видели сны, — прошептала она чуть погодя. — Все верно, Дэвид. Мы слишком долго ждали, слишком долго уповали на свою веру, чтобы это было похоже на состояние бодрствования. И еще… пожалуй, именно этого мы и ждем — пробуждения.

— Люди слишком увлечены написанием историй, которые заканчиваются пробуждением. — проговорил Дэвид, смущенно уклоняясь от темы ожидания . — Лучшие из них — те, где очнувшийся ото сна обнаруживает некое доказательство того, что сон вовсе и не был сном.

— Пожалуй, наша история именно так и закончится, — согласилась она. — Какой же еще конец может иметь история, если не восстановление здоровья и гармонии? — Он знал, что она все еще мечтает о Золотом Веке, о состоянии невинности, которым наслаждалась, будучи волчицей — бездумной, не омраченной размышлениями и переменами настроения.

«Насколько простой может стать мучительная работа надежд и амбиций, когда впереди — такая чистая цель», — подумал он.

— Конец каждой истории — в возвращении реальности, в такой степени, в какой это нужно ее участникам, — произнес он вслух. — Но история, которая сама по себе реальна, не может повернуть вспять. Она должна всегда двигаться вперед, изменяясь, становясь чем-то новым, каждый день напролет.

— Тогда я должна надеяться, что мы все-таки видим сны, — пробормотала она.

— Такая надежда ничего не стоит, — возразил ей Дэвид. — Мы уже хлебнули несчастий, ты и я, но, если будем сопротивляться отчаянию, нам нужна лучшая надежда, чем это . Лучше надеяться на умирание ангелов, чем на восстановление их красочной империи.

— Чего мы ждем, Дэвид? — спросила Мандорла, переключаясь довольно резко. — И почему нам так необходимо ждать, если ангелы могут сделать все, что угодно, когда им заблагорассудится?

— Я могу лишь предполагать ответ, — отозвался он. — И могу запросто ошибаться.

— Предположи же.

— Я могу объяснить это в форме аллегории, — сказал он. — Это единственный способ, которым я могу описать природу мира.

— Я достаточно образованна, — оборвала она его. — И понимаю, что такое аллегория.

— Тебе известна аллегория Пещеры Платона? — спросил он.

Она покачала головой. В этом, напомнил он себе, истинная Мандорла, однажды потребовавшая, чтобы он сновидел для нее, чтобы отправился в путешествие с Ангелом Боли и принес известия о настоящих ангелах и будущем мира. Каким образом она надеялась истолковать эти известия, зная так мало из лексикона идей, на которых базировались его сновидения?

— В «Республике» Платон представляет, что человечество можно уподобить пленникам, сидящим на цепи в тесной пещере. Они теснятся на маленьком пятачке, а позади пылает огромное пламя. Так как они не могут повернуть голову, то не видят ничего, кроме стены перед ними, на которую отбрасывают тени существа, движущиеся взад-вперед вдоль тропы, что лежит меж ними и огнем. Ничего не видя, кроме этих теней, пленники могут лишь предполагать, будто игра теней на стене — и есть реальная картина бытия, и, даже если бы несколько особо одаренных смогли расширить пределы своего воображения, им удалось бы ухватить лишь слабый отблеск истинной реальности большого мира — да и то, той же природы, что и те, кто отбрасывает тени. Если бы хоть один человек оборвал цепь, что держит его за горло, и сумел повернуться, он немедленно понял бы, какую ошибку совершают его собратья — вот только как бы он сумел убедить товарищей, что его видение — не сон и не безумие?

— Прежде все люди уважали точку зрения других , — отозвалась Мандорла. — И старались увидеть истину в их сновидениях. Лишь совсем недавно такие видения стали относить к разряду безумия.