Карнавал смерти

– Он провел меньше года в колонии для несовершеннолетних. Когда ему исполнилось восемнадцать, адвокаты заявили о незаконном задержании, и его выпустили. Вот так в нашей стране работают законы. Сантьяго было семнадцать во время совершения преступления, – продолжал Акино, вертя в руках скрепку. – Его связь с жертвами очевидна: он учился в школе ваших родителей, но в остальном никакой логики. Мауро был директором и почти не общался с учениками. Первый год мальчик отучился в классе Сандры на отлично. Все, даже его отец, уверяли, что ему нравилось учиться.

– Сантьяго учился в школе Иконе с детства?

– С одиннадцати лет. Потом у него начались неприятности из-за граффити на стенах. Ничего серьезного, обычные подростковые шалости. Прилежный ученик, собирался поступать в колледж на медицинский. Он был в последнем классе, когда все произошло. Никто не понимал, почему…

– А что он сам тогда говорил?

– На допросах? Ничего. Ни про мотив, ни про то, почему разукрасил лица своих жертв… – Акино закрыл глаза, пытаясь вспомнить подробности. – Мы допрашивали его, но он только молчал, опустив голову и теребя руки. В конце концов я решил, что этот ублюдок психически болен. Врачи обследовали его и пришли к выводу, что у него случился какой-то нервный припадок.

– И никто не слышал о нем после его освобождения?

Акино бросил скрепку на стол и повернулся к монитору.

– По дороге сюда я навел кое-какие справки. Сантьяго Ногейра Оделли – не такое уж распространенное имя. В «Гугле» есть лишь упоминания об этом преступлении. В нашей базе данных тоже больше ничего нет. За все эти годы он не фигурировал ни в одном полицейском отчете. Ни вождения в нетрезвом виде, ни избиения подружек, ни прочего дерьма. Сейчас ему тридцать семь. Кто знает, может, Сантьяго теперь добропорядочный гражданин с женой и детьми… На допросах он совершенно не напоминал убийцу, если вы понимаете, о чем я. Выглядел спокойным и тихим, словно пребывал в каком-то своем маленьком мирке.

– Как вы его тогда поймали? – поинтересовался доктор Макс.

– Мальчишка практически сдался сам. Нам сообщили, что поблизости видели парня в окровавленной одежде. Мы стали патрулировать окрестности, и его подобрала одна из наших машин. Он сидел на краю тротуара на углу улицы всего в нескольких кварталах от места преступления, уставившись на свои окровавленные руки. Даже никак не отреагировал, когда его арестовали.

– Не было никаких сомнений в его виновности?

– При нем были нож и баллончик с краской в поясной сумке.

– А его семья?

– Мать ушла от них. Или умерла, точно не помню. Его воспитывал отец, Атила. Хороший парень, замкнутый, трудолюбивый. Госслужащий, кажется. Естественно, он поддерживал сына, когда дело приняло скверный оборот, но никогда не утверждал, что Сантьяго невиновен или что-нибудь в этом роде. Атила просто… смирился. Да, смирился.

– Он по-прежнему живет там?

– Отец? Сомневаюсь. Им тогда разгромили дом, выбили окна, разукрасили стены. Ну, вы понимаете… Нелегко быть отцом убийцы. Обвиняют всю семью, как будто это наследственное.

– И что вы можете для нас сделать? – поинтересовался доктор Макс, и Виктории понравилось это «для нас».

– Пошлю в квартиру полицейского сфотографировать надпись. Затем подам рапорт.

Виктория опустила голову:

– Я избавилась от надписи.

– Что?

– Она была так расстроена, что закрасила стену, – вступился за девушку доктор.

Акино устало вздохнул:

– Дорогая, вы сильно усложнили мне работу. Теперь я ничего не могу сделать. Доказательства взлома уничтожены, а нет взлома – нет и преступления. Если ничего не тронуто и никто не пострадал…

Виктории не понравился тон шефа полиции. Она потупилась, словно наказанный ребенок. Ей хотелось убежать домой и целый день ни о чем не думать, не говоря уж о надписях, смертях или полицейских участках.

– У вас есть какие-нибудь не очень старые фотографии Сантьяго? – спросил Макс.

– Только тех лет. И их довольно мало. Он тогда был несовершеннолетним, так что газеты не могли их публиковать.

Виктория предпочла бы не видеть ни одного фото. От одной мысли о Сантьяго судороги свели ее невидимую ногу с удвоенной силой. Она задумалась, знает ли полицейский о протезе и той экстренной операции. Виктории не хотелось обсуждать это при психиатре. Она встревоженно повернулась к нему:

– Пойдем?

Но доктору, похоже, не хотелось уходить с пустыми руками.

– Значит, вы никак не можете помочь?

– Официально – нет, но попробую разузнать контакты отца Сантьяго. Тогда вы сможете выяснить, есть ли у него какая-то информация о сыне. Может быть, все это просто недоразумение.

Эта идея показалась Виктории ужасной, зато доктор заметно оживился:

– Было бы здорово.

– Позвоните завтра, и я сообщу, что нашел.

Акино снова скрестил руки на груди, показывая, что разговор окончен. Виктория встала, кивнула шефу и направилась к двери, а психиатр пошел следом, как верный пес. Прежде чем выйти из кабинета, ей захотелось задать последний вопрос. Она на мгновение заколебалась, но что ей терять? Виктория повернулась к полицейскому:

– Как думаете, если бы вы увидели Сантьяго сегодня, то узнали бы его?