Карнавал в Венеции

— Почему? — Лука был скорее удивлен, чем рассержен. — Ведь тебе было приятно, ты просто таяла от удовольствия. Даже сейчас глаза выдают тебя.

— Прошу тебя.

— Нет ничего зазорного в том, что происходит между мужчиной и женщиной. Особенно если они оба этого хотят. — Он провел большим пальцем по ее губам. — Не отрицай!

— Я и не отрицаю. Но прошу тебя остановиться.

— Не понимаю.

— Если я поддамся твоему соблазну, то предам себя.

— Моему соблазну? Да твое тело так же стремится к соблазну, как мое. — Опустив руки, он прижал к себе ее бедра так крепко, что его твердая плоть оказалась прижатой к ее животу.

А потом он ее отпустил. Испугался, что еще минута, и он уже не сможет справиться с собой.

— Никогда в жизни я столько не разговаривал с женщиной, — полунасмешливо-полураздраженно признался он.

Оказавшись в безопасности — хотя, может быть, только на время, — Кьяра позволила себе улыбнуться.

— И полагаю, тебе еще никогда не было так скучно.

— Не старайся меня утешить. Если собралась уходить, иди, да поскорее!

Кьяра нагнулась, чтобы поднять плащ. Завязывая шнурок, она взглянула на Луку. Она не вызывала видение — оно явилось непрошеным: Лука снова предстал в ореоле света, а в его душе она увидела сложное переплетение чувств и желаний, созвучных ее собственным.

— Останься. Ты мне нужна.

Кьяра ясно слышала эти слова, хотя видела, что губы Луки не шевелились.

Она прижала к груди руки под плащом и хотела закрыть глаза, но не смогла, и все смотрела на Луку, на того, кто когда-то был для нее воплощением ненависти, зла, опасности, страха.

Да, ненависть и зло пропали, призналась она. Но оставались опасность и страх. Но то, что ей было от него нужно и что он мог ей дать, перекрывало и опасность, и страх.

Лука точно уловил, в какой момент она решила остаться. Яркая голубизна ее глаз потемнела, как море на заходе солнца. Что-то, не имевшее ничего общего с желанием, минуту назад сжигавшим его тело, и чему он не мог найти названия, шевельнулось в его душе.

— Что еще я должен обещать?

— Только если ты сам этого хочешь. И готов выполнить свои обещания.

— Говори.

— Прими меня такой, какая я есть.

— Разве я это уже не сделал?

— Сегодня ты меня понял. А что будет завтра? Мне опять придется с тобой спорить?

— Не знаю. Прежде всего тебе надо перестать спорить с собой. Сама прими себя такой, какая ты есть, и пойми, чего ты хочешь.

Слова Луки секли как удары хлыста. Лука заметил, какое впечатление они произвели на Кьяру. Ее глаза наполнились слезами и стали похожи на два чистых голубых озера. Смотреть, как слезы катятся по щекам Кьяры, было невыносимо, но Лука не стал их утирать.

— Настанет день, Кьяра, и мы станем любовниками. Но не потому, что ты подчинишься моей силе, и не потому, что поддашься моему обольщению, а потому, что ты этого хочешь так же, как и я. — Лука говорил тихо, без всякого чванства, будто разговаривал сам с собой. — Потому что с самой первой минуты нашей встречи мы знали, что предназначены друг для друга. К твоему сведению, Кьяра, я не говорил такого ни одной женщине.

С этими словами он вышел из комнаты.

А Кьяра еще долго стояла не шевелясь.

«Это твоя судьба, — услышала она внутренний голос. — Судьба».

Кьяра упала на колени и, зарывшись лицом в складки плаща, разрыдалась.

Глава шестнадцатая

Уже целый час Лука и Кьяра были погружены в шахматы.

В течение последних недель Лука делал все, чтобы жизнь Кьяры в его доме стала приятной, обращаясь с ней, как с гостьей. Он по-прежнему иногда обнимал ее и даже целовал, но делал это так ненавязчиво, что у нее не было повода думать, будто что-то в их отношениях изменилось. Он не ухаживал за ней, иначе она заподозрила бы в этом единственную цель — заманить ее к себе в постель.

И Кьяра позволила себе окунуться в спокойное течение венецианской жизни, которая была похожа на зыбучий песок. Три месяца в доме Дзани прошли незаметно. Кьяра забыла даже о своем долге перед сестрой. О своем решении разыскать отца.

Да, подумала она, делая ход королевой, этому пора положить конец.

— Мне надо поехать в Падую, — сказала она.

— В Падую? — Лука поднял глаза от шахматной доски. — Зачем?

— У меня там кое-какие дела, — ответила она, протянув руку за алебастровой фигуркой коня.

— Опять секреты?

Кьяра посмотрела на Луку, но в его взгляде не было издевки. Ей вдруг стало невыносимо трудно одной тащить на плечах весь этот тяжкий груз.

— Там живет моя сестра.

Лука, забыв об игре, откинулся на спинку стула. Кьяра в первый раз заговорила о своей семье, если не считать признания, что ее отцом был венецианский патриций. И в этот момент Лука понял, насколько важно для него узнать что-либо о Кьяре.

— Значит, ты из Падуи? — осторожно спросил он, будучи почти уверен, что она не ответит. — По-моему, под Падуей стоит цыганский табор, ведь так?

— Я родилась в Риме.

— А потом кочевала с табором?

— Нет. Моя мать стала любовницей чужака, — с горечью сказала она, понимая, что такая судьба ожидает и ее. — Она не смогла вернуться к своим даже после того, как он вышвырнул ее из дому словно ненужную тряпку.