Карнавальная месса (СИ)

— Рыбари, вы, случайно, города в озере не вылавливали? — пошутил я почему-то. — Или, к примеру, ваш бредень зацепился за шпиль там или флюгер и порвался…

— Мы не рыбаки, мы конный народ, — сказал старый Кинчо. — Об озере всякое балакают. К примеру, что дно у него мертвое не из-за серных газов, а оттого, что невод там утоплен поболее нашего.

Сыновья — их звали Нешу и Лойко — с хитрецой переглянулись.

— Или что лошадей по ту сторону невода нет, вместо них жестянки на колесах бегают. А люди от неба по-всякому загораживаются, потому что боятся прямо в глаза Солнцу смотреть после того паскудства, что они с его достоянием сотворили. Мертвый свет опять же для себя выдумали, а не тот, что молния с неба низводит или умение их рук добывает и обновляет.

— Шеф, они не такие первобытные, как прикидываются, — жарко зашептала Дюранда. — Лошадям всякие бляшки и плетенья они мастерят, больше некому. И как! Ты лично в меня такую бижутерию не нагружал, это ж натуральное, почище Тиффани и компании. Де Бирс и Фаберже вместе взятые и возведенные в куб с чертовым хвостиком!

— У тебя умные глаза, Дюрандаль, — сказал Лойко. — Но и ремесло цыган-хирья не глупее. Смотри и постарайся все заметить.

Он аккуратно вынул у меня из мочки серьгу, сложил обе ладони ковшиком, потряс — получилась пара.

— Вот, Джош, дарю. Проколи себе дырочку в другом ухе и носи: во всем сходны. Я, конечно, не златокузнец, а только учусь. Мастера у нас не задерживаются, в город уезжают совершенствовать свое призвание.

— А если тебе серьезно хочется увидеть наш город, не тот, что в воде, конечно, — сказал Нешу, подкладывая в костер сушняка, — завтра монголфлаер с гондолой прилетит и сядет на воду. Каждые сутки ровно в полдень рыбу пугает. Вы не намного и опоздали сегодня, Джошуа. И хорошо, что опоздали: пойдем с нами, дальше гостить будете.

Я кротко удивился, что и здесь добрым словом поминают братьев Монгольфье.

— Таких не знаем, — отозвался дед Кинчо. — Внуки похожее в школе учили, это верно. А летучая тележка называется по тем монголам, родичам народа Бет, которые вместе с ним покочевали на нашу землю.

Лагерь у них был разбит за ближней горушкой, в укромной травянистой лощине.

— А то кони у самого озера пастись не любят, — объяснили мне. — Трава там грубая, бабки ранит, а цветы уж больно красивы!

В пансионе мы краем уха узнали о цыганском быте, и я полагал, что их знаменитые кибитки — нечто вроде фургонов американских переселенцев, только поменьше и понеряшливей. А здесь не было ни кибиток, ни фургонов, ни латаных шатров. Стояли нарядные колесные домики на колесах, с четырехскатными крышами, загнутыми на концах кверху, как пагоды. Колеса, правда, по большей части были сняты и сложены рядом, оглобли опущены наземь.

Посередине жгли большой костер — для воды и чтобы всякий сор убрать. Суетились женщины, в основном молодые или очень моложавые, в платках, серьгах, монистах во всю грудь, как броня, и юбках, похожих на пеструю гвоздику. Мужчин было меньше — у переносной кузницы, вокруг непонятного агрегата, похожего на дельтаплан или разобранную солнечную батарею или просто занятых беседой. Они были более сосредоточенны и лаконичны в жестах и одеты не так экзотически, как их прекрасные половинки. Вот кого почти не было — стариков. И детей — кроме самых что ни на есть соплявок, которые с безоглядной удалью залезали верхом на неподседланных коней и носились вокруг, испуская боевые клики. Впервые я увидел здесь зрелых самцов, причем недурной породы и стати — типа летской упряжной. Ну, ясно: когда это у цыган были плохие кони?

— В гриву они вцепляются почище клеща, — объяснил Нешу, поймав мой тревожный взгляд, — да и редкий конь младенца обидит. И то разве прикусит слегка, если доймут.

— А копыта у них подкованы?

— Бывает, только чаще там не подковы, а такие башмаки, это нас племя монголов выучило. И опять: редко случается такое, чтобы конь по нечаянности своей наступил на человека.

Я по опыту знал, что чем меньше расспрашиваешь, тем больше узнаёшь, и разговора не продолжил. Ради нас с Дюрькой устроили маленькое, но праздничное угощение: никакого спирта, зато кофе, уха, вкуснейший кулеш «из семи круп и семидесяти двух трав», зелень, ягоды и какое-то странное мясо, сладковатое и более нежное, чем курица. Чем-то родным и домашним повеяло от него — и сразу вспомнились мне наши буддисты с их вездесущим кулинарным творчеством.

Увидя, что мы уселись вокруг скатертей, постеленных на землю, малыши погнали лошадей к поильному корыту, навалили им пареного овса в длинную колоду с особыми отсеками для каждой отдельной морды и побежали к матерям и сестрам, что ели за своим «столом», отдельно от нас, мужчин. (И от Дюрры — она была не очень-то женщина, и поэтому никакой церемониал не заставил бы меня разлучиться с ней.) Сразу же на том конце стало шумно.

— Дети постарше куда лучше умеют себя вести, — говорили мне. — Они приезжают на вакации, это два-три месяца в году. Могли бы и почаще, да их свои дела не пускают, нас — наши. Отучатся, вот тогда надолго приедут или уедут насовсем. Это уж как случится.