Карнавальная месса

Этой ночью Сали отметился в первый разок. Молодая чета с дитем зашнуровалась в своей палатке: к ночи тут становилось прохладно, да и комар уж начал роиться. Как потом запротоколировали, посреди ночи жена вскочила на своем ложе с легким визгом: ей на лицо прыгнуло нечто холодное и мокрое. Муж начал ее общупывать. В нынешнем довольно-таки тревожном контексте холодное и мокрое спросонья оборотилось ядовитой змеей, грузная фигура на четвереньках — медведем или орангутангом. Женщина зашлась в визге, юный автоинспектор — в реве. Мужчина догадался засветить фонариком прямо ей в лицо, но не учел, что и все здешнее население отродясь было пуганое и жило в постоянном ожидании то бандитов, то полиции, то путейской охраны. Все мы похватали туристские топорики, саперные лопатки, паспорта и водительские удостоверения (на случай, если будут брать заложников) и окружили место происшествия.

Но нас опередил Сали. Не долго думая, он согнулся в талии, поднырнул под зашнуровку и спустя чуть времени появился уже в полный рост, с довольненьким ребенком в одной руке и чем-то трепыхающимся на ладони другой.

— Лягушонок, — пояснил он. — Еще маленький и жуть какой симпатичный. Наверное, он уже тогда перепугался, когда его засунули в мыльницу с дырками, а уж потом, когда он еле выбрался, а на него пошли с топорами охотиться…

О том, как перепугались мы и как были сконфужены, речь молчит.

После ночного происшествия авторитет нашего экипажа возрос. Второпоселенцы безропотно толклись на периферии и хотя не удержались, прорубили-таки боковое оконце в нашу туалетную комнату, — пользовались там отдельной от нас ямой. Дети — их собиралось штук пять-шесть, в зависимости от того, кто приехал и кто уехал — роились вокруг моего Сали и заглядывали ему в рот. Он умел обнаружить вокруг неимоверное количество жизни. Всякие инфузории и водоросли, рачки, жуки и гусеницы, ягоды съедобные и красящие ткань рубашонок и лиц в самые неожиданные оттенки — всё это извлекалось из традиционных мест обитания, пробовалось на вкус, цвет и запах. Женщины поначалу заглядывались на меня, но потом сменили ориентацию. Как-никак, у всех были мужья и товарищи, которых необходимо было ублажать, а кухарки и прачки они были в подавляющем большинстве никакие. Сали же выкапывал им магические корни, что делали жесткую воду мягкой и безвкусную пищу — пряной. Как-то между делом он договорился с местным населением (рыбак рыбака видит издалека), чтобы оно воровски и крадучись привозило нам салаку, скумбрию и барабульку, а наши так же воровски, прямо с лодок, ее покупали и жарили в собственном жирном соку. Я этого не делал: мне по самые ноздри хватало запаха, которым провонял не только лагерь, но и самая любимая моя тефлоновая сковородка. Это Сали ее одолжил одной из мамаш, не спросив, для чего.

Агния была всеми ласкаема, от этого чуть раздалась в талии и стала двигаться бодрее, но идею целебных морских ванн отвергла категорически. Дюранда служила исследовательскому инстинкту малышни под водительством Автоинспектора. Я один изо всех ничего не делал и только блаженствовал среди одноклеточной жизни, возни и чепухи, которые так и кипели вокруг. Море в эти дни было как стеклянное, мы с Агнессой валялись вповалку на плоских камушках и бездумно поджаривались, подставляя солнцу по очереди то хилые ягодицы, то блестящие носы.

— Жаль, что она почти что без задних ног, — вздыхал я.

— Может быть, тебе стоит попробовать, — отвечал Сали.

— Попробовать что? — вопрошал я.

— Вылечить ее. Ведь стоит тебе захотеть…

Да уж, чудиком он был точно, хотя и на редкость милым. Наши беседы частенько звучали дико для непривычного уха. Так, о детях он говорил:

— Они менее безнадежны, чем взрослые. Хотя в любом взрослом тоже сидит ребенок, который умеет говорить со всею земной тварью; его держат взаперти, медленно убивают и убить не могут, и именно такими детьми спасется мир. У детей вообще есть нечто от всех царств: от камня — упорство и постоянство мысли и цели, внутренняя самодостаточность, своего рода неподвижность…

— То-то они, я смотрю, так и носятся будто угорелые, — с ехидцей вставлял я.

— От растений — милая безмятежность, тихая и постоянная жизнь, способность беспрерывно расти и изменяться…

— Из одной одежки в другую переходят, как эвкалипты или змееныши, только клочья подбирай. Знаем и это…

— От животных — преданность другу, ощущение теплоты братства с малым братом.

— Мы, значит, родня всему зверью. Очень приятно, — я чесал Агнешку за ухом. — А я в своем неразумии полагал, что мы цари природы — с нашими-то речью и умом.

— Которыми вы никогда не пользуетесь так, как надо. Строите головоломку из понятий, сеть из логических категорий — и силитесь запихнуть туда вселенную. Уподобляете ее худшей части себя вместо того, чтобы самим стать лучшей ее долей.

Откуда у него, певца детскости, появились такие странные и явно недетские понятия? От странствий, подумалось мне, от странничества…

— Ну, опять твои вечные шарады. Давай-ка бросим это занятие и сварганим что-нибудь пожрать, у тебя это куда как здорово получается!