Карнавальная месса

Да уж. У него все выходило здорово, как будто все живое и неживое его слушалось. И еда была вкусна, и белье чисто, и комары почти не язвили, огонь исправно и бездымно грел, а вода одной каплей утоляла жажду. Свободного времени было навалом, и Сали увлекся еще и косметикой. Покачивая ногами в лакированном загаре, он красил ногти хной и перед зеркальцем заднего вида, снятым с Дюрры, подводил басмой брови, веки и ресницы.

— Ты часом не гей? — спросил я как-то, не вытерпев. — Девушки у тебя были?

Он только усмехнулся:

— Не было. «Всё это сохранил я от юности моей». А что крашусь, так это для пользы, Басма укрепляет зрение и защищает от солнца, хна полезна для волос и ногтей. Хочешь сам попробовать?

— Спасибо. У меня и так кудри по колено, хоть стригись.

— Ой, не надо стричься! Мы тебя в косы будем убирать, — Сали втянул голову в плечи, ибо я на этих словах развернулся, чтобы влепить ему подзатыльника… — как древнего монгола или индейского воина, — поспешно добавил он и с облегчением заболтал сандалетками.

Вот таков было он весь: шуточки, зубоскальство и мудрость не по годам. И надо всем: его болтовней, моим дольче фарниенте, муравьиным копошением остальных — витал сладковатый дух тревоги.

Я не говорил, что экспрессы мешали нам редко — раз, от силы раза два в день дрожь сотрясала шпалы, пробкой, выстреленной из бутылки, несся сдавленный бешеной скоростью воздух, и из тоннеля с одной стороны моста на долю секунды показывалось удлиненное серо-стальное рыло, чтобы стихийным бедствием просвистеть по рельсам. В остальное время между быков любила играть наша ребятня. Валуны на подступах к воде огромные и осклизлые, но дно песчаное, река чиста и неглубока — в отлив самое большее по грудку — а в пазухи между булыжниками, спаянными цементом, прилив заносит мелкие раковины, пеструю гальку, блестки слюды, иногда кусок округло обточенного стекла или живую рыбку. Как-то один из мальков сунул пятерню в такое углубление, и в этот самый момент что-то случилось со старым мостом: камни слегка подвинулись, и кисть ему зажало. Зажало не так уж и плотно, однако будто в наручник. Глядишь, и выпростался бы понемногу, да уже шел прилив. Сначала-то он еще мог стоять, молчком да тишком, потом лег на воду — тогда уж он заорал, а его приятели испугались и дернули за папами-мамами. Скоро у мостовой опоры сгрудился весь лагерь.

Мы попусту теряли время… Пока пытались вытащить и его, и руку, вода поднималась. И когда поняли, что резать придется все равно, с риском, что он умрет с одной боли и перепугу, не стало уже и этой надежды. Его отец, который поддерживал его на плаву, сам стал захлебываться.

И тут, совсем запыхавшись, примчался Сали. Одному Богу известно, где его носило, когда он был нужен больше всех. И даже не поглядел на мальчонку, а сразу вцепился мне в плечо крашенными хной коготками:

— Джошуа, проси скорее, чтобы пошел тяжелый поезд! Проси!

Я хотел сказать, что до вечернего экспресса еще добрый час и что наше время и есть только до него, потому что от него только хуже сделается…если мы вообще его дождемся. Вибрация поездов год от года только вбивает мост в речное дно и уплотняет опоры. Но у него было такое отчаянное выражение лица — ну, будто он сам попал в капкан, приковался к тупому, неподвижному и пленному зверю.

— Ну хорошо, пусть он пойдет, говорю я. Я прошу. Я хочу этого, слышишь?

Бывало у вас ощущение, что фразу, произнесенную надлежащим образом, как бы подхватывает нечто сверху и приподнимает… Не то: будто слово смыкает две полусферы… нет. Просто в этот миг я сам стал своим желанием. Мы ощутили знакомое содрогание рельсов, потом лязг — вдали, в теле горы, на выходе, рядом, над самыми нашими головами — тяжкий полет серебряной пули, свертывающей время-пространство в кокон. Возмутились воды, расступилась на миг земля. И я увидел, что мальчишка выхватил наружу сжатый кулак, повис на отцовой шее, и они поплыли к берегу.

— Военный, литерный прошел, — сказали мне в спину. — Из тех, ради кого и пути охраняют. Он тяжелей грузовика раза в два, потому что броня. Смотрите, а щель-то совсем закрылась.

В самом деле, сквозь чистый слой поднявшейся воды видно было, что камни соединились намертво.

— Вот так штука, — оторопело протянул отец, пока мать, сладко рыдая, теребила свое дитятко на предмет повреждений. — Теперь и не узнать, зачем ты туда своей лапой полез.

— Почему не узнать? Смотрите!

Мальчуган разомкнул судорожно согнутые пальцы, и на ладошке оказалась тусклая монета, от патины ставшая пухлой, как пряник: лицо в венке, лицо в ореоле…

— Я бы и выпустил, да уже не мог, так стиснуло, — прошептал он в свое оправдание.

— На аверсе кесарь, на реверсе — Бог, — снова провещали с умным видом за моей спиной. — Ловок ты, голубчик, талисманами богатеть.