Карнавальная месса

— Поздоровела, оправилась, хромота почти не заметна. Врожденное искривление таза и ущемление нерва, а главное, гены. Иначе говоря, щенков ей нельзя иметь, а жаль. Можно было бы в принципе вырастить ее детей в подходящей собаке, но как-то неэтично, что ли. Впрочем, этот вопрос пока не возникал: дает отлуп всем кавалерам подряд.

— Ты вроде и тут кухаришь?

— Это эпизод, из-за собак. Пример показываю. Вообще-то я ведаю размещением братьев и веду приходо-расходные и ужинно-умолотные книги.

— Считаешь, что ли, сколько за ужином умолотили?

Нет, сколько сжали и сколько с гумна свезли, — он стукнул меня в лоб согнутым пальцем. — Я же говорю не ужинные, а ужинные. С акцентуацией у тебя и в детстве было неважно — в книги воткнулся раньше, чем лепетать приспособился.

— Ужиные — это от такой змеи?

— Не занимайся поверхностным каламбурением, не идет. У нас тут натуральное хозяйство, что поработаешь, то и поешь. Вот мы и поедим сначала, а уж потом поговорим как следует.

А что мне безусловно захочется проверить, какова монастырская кухня, — это для него было без сомнений.

Мы набрали по широкому и глубокому блюду всяких разностей и уселись на продуваемом всеми ветрами подоконнике. Готовил он по-прежнему классно, только почти перестал солить и возмещал это пряной зеленью, которую полагалось сыпать сверху на уже готовое блюдо.

— Суть вопроса в том, — объяснил он, — что почти все люди подкармливают бедных животных тем, что едят сами, и никакого удержу им не предвидится. Теперь смотри: свинина собакам вредна? Вредна, от нее кишечник прослабляет. Сняли. Теперь соль: лизунец любит каждый, от ежика до лошади, но это лишь лакомство, стандартную человеческую дозу ради них убавить трудно. А не совать белый порошок в братский котел совсем просто — так и делаем. За общим количеством мы как-нибудь уследим: рацион животинам урежем. Им сколько ни дай, все равно в твою миску смотрят. Привыкли, что самое лучшее детям, хитрецы. И чтобы чужой едой наедались, а не объедались, надо ее самую малость подпортить. Скажем, сделать так, чтобы она пахла слишком сильно для тонкого звериного нюха. Так что разрабатываем оптимальный вариант. Хотя бывает всякое: один неофит кобелю дольку апельсина подбросил, тот удивился, однако сожрал. А ведь там какие эфирные масла — прямо глотку жгут!

— Хорошо у тебя собакам живется. Кофе ты их поить не пробовал?

— Нельзя, угнетает рост, — ответил Дэн на полном серьезе.

Потом он повел меня на экскурсию. Жили они прямо в стене: комнаты были не очень большие и уютные. Дортуары человек на шесть-семь без кроватей, одни толстые циновки, а в изголовье то распятие, то лампада под иконой с клеймами или мандалой, то длинный футляр мезузы у ложа, что поближе к выходу, или круглый диск с образцом священной арабской каллиграфии.

— Я думал, у вас единоверцы.

— В обычных монастырях так и бывает: как говорят, нельзя мешать уху с буйабессом, хотя и то, и другое, — рыбный суп. Но у нас ведь ученая специализация.

— Биологи?

— Бионики и экологи, вообще «зеленые» в самом широком смысле этого слова.

Я подумал, что в некоторых языках это слово одновременно имеет и серовато-травяной, и небесно-голубой оттенки.

— Вот как. И религиозных споров не бывает?

— Почему бы это? Бывают — не реже, чем научные. Но до рукоприкладства сроду не доходило, окружающую среду очень уж портит.

По соседству со спальнями были молитвенные помещения. В христианской часовне перед иконным триптихом мерцал багряный свет, пол уставили низкие скамеечки, а к алтарю прислонилась гитара. Из другой комнаты вырвалось нечто бурное, слегка похожее на болеро или фанданго, мелькнул черно-белый мозаичный пол, и дверь тут же резко захлопнулась. В третьей царила тишина и темно-золотые изваяния. Курились благовонные дымы, горели свечи, в колеблемых струях живые люди казались изваяниями, статуи — исполненными жизненной силы.

Показал мне Дэн и гимнастические залы, главной достопримечательностью которых был бассейн, до краев наполненный нестандартной бочкотарой. Некто старался перелететь по ней с одного борта на другой и то и дело со звучным плюхом срывался в воду.

— Новичок разминается, — проворчал папаша. — Ни складу, ни ладу. Ему бы пока изречения Моллы Насреддина послушать, чтобы понять, какой он еще самоуверенный болван. У него же что мускулы в теле, что мысли в голове одинаковое броуново движение совершают.

Из другой половине аббатства на нас пахнуло кое-чем покрепче нарда, алоэ и киннамона.

— Святая святых, — уважительно проговорил Дэн. — Зверятник.

В центре него стояла та самая аллегорическая кровать, пообгрызенная и перетянутая поверх пурпура и атласа парусиной. По ней и по окружающим ее матам, куда более толстым и пружинистым, чем в спальнях, с лаем и визгом носилось десятка два щенков, каждый размером с очень упитанного кота. Мастью они были непонятно в кого: серебристые, персиковые, абрикосовые, лимонные, изабелловые, караковые и брусничного цвета с искрой.

— Это экспериментальные младенцы. Твоя Агния, естественно, не здесь: мигом уши отгрызут.