Карнавальная ночь

Если читатель еще не забыл странного совещания служащих конторы Дебана в кабаре «Нельская башня», то, вероятно, имя Урбан-Огюст Летаннер ему знакомо. Летаннер, в те времена второй письмоводитель, был малый грамотный и пописывал в газетку своего департамента. Мы можем утверждать, не рискуя ущемить его малоизвестный публике талант, что ни одна душераздирающая сцена ни в одном его рассказе ни разу не произвела такого ошеломляющего впечатления ни на одного подписчика-провинциала, как две приведенные выше строки на прочитавшего их адресата.

Сперва Ролан сидел, ошалело вперившись в напечатанные вверху листа адрес и имя.

«Контора мэтра Леона де Мальвуа, улица Кассет, дом 3».

Когда ваша жизнь разорвана на две половинки, вам до конца дней будет больно касаться всего, что лежит близко к этой ране. Малейшие события того средопостного вечера нестерпимо запечатлелись в мозгу Ролана будто вырезанные в камне. Память могла отказать или подернуться туманом после удара кинжалом, но все, что предшествовало удару, отпечаталось глубоко, отчетливо, пылая как клеймо каленым железом. Он мог бы повторить слова матери в минуту ее кончины, мог бы даже нарисовать ее последнюю жалобную улыбку. Одержимый карнавалом город стоял перед его глазами, а рев труб так и отдавался в ушах.

«Улица Кассет, дом 3», – значилось вверху листа. Ролан вспоминал, как он пересек перекресток Круа-Руж и подошел к подъезду этого третьего дома, где помещалась тогда контора Дебана. Сюда он и направлялся; именно здесь двадцать тысяч франков должны быть оставлены в уплату за свидетельства о рождении, о браке и о смерти.

Ролан вспомнил, как подошел к каморке привратника и как хохотал тот, повторив имя господина Дебана.

Он вспомнил, как разглядывал странный фасад и поднимался по лестнице, где каждый пролет вопрошал: «Который нынче час?»

Он вспомнил, как на последнем этаже в дверях стоял лицом к лицу с красивым молодым человеком, одетым в платье Буридана. Он вспомнил, как заметил в изножье кровати платок Маргариты – и у него защемило сердце, словно вдруг открылась старая рана.

«Контора мэтра Леона де Мальвуа», – напоминал заголовок письма.

Первыми словами наряженного Буриданом юноши были: «Как ваше имя? Если вам нужен Леон де Мальвуа, то это я».

Им предстояло драться на другой день у кладбища Монпарнас – драться за Маргариту.

Так что бурю воспоминаний бумага нотариуса пробудила бы в душе Ролана и без скупой прозы, вписанной господином Урбаном-Огюстом Летаннером.

Дошел черед и до этой прозы, однако она не произвела ни малейшего эффекта. К чему бы это приглашение прийти именно в ту контору, куда мать отправляла его за десять лет перед тем – приглашение от того самого человека!

Знал ли тот человек, кого зовет? Или то была чистая случайность? Как они смогли открыть, где он живет и установить, кто он таков?

Десять лет! На какое расстояние он удалился! Как надежно оделся в новую шкуру! Разве разорванная нить может срастись сама собою?

И связано ли это подписанное письмо с безымянным, где к нему обращались «господин герцог»?

Мы уже в двух словах описали ситуацию такой, как она представлялась Ролану. Могло случиться, что за всем этим кроется крупная удача; но то, что за всем этим стоит великая опасность, было несравнимо вероятней.

Нечто многообещающее, но почти наверняка – угрожающее.

Ролана одолевали одновременно надежды и страхи. Страхи были старые, надежды – новые, ибо желание чего-то добиться зародилось в нем не так давно, и это что-то носило имя прекрасной девушки.

С полчаса он неподвижно сидел, глядя на письмо, потом снова взял записку, полученную накануне вечером. Он сравнил обе бумаги, почерки и почтовые штемпеля.

Ничего общего. Проницательный ум испытывает замешательство и пасует перед некоторыми загадками. Ролан понимал, что задача ему не под силу, однако мозг его не переставал работать.

Он покинул спальню и зашел в свою мастерскую, помещение довольно просторное и с очень высоким потолком, отделанное в строгом вкусе – как было принято во времена постройки. Мастерская выходила в сад тремя окнами и застекленной дверью, закрытой тяжелой шторой.

Здесь стояло множество начатых холстов; в них заметна была рука настоящего мастера, но то была лишь добротная работа, не более. Мы не собираемся представлять нашего Ролана гениальным живописцем.

Одна картина, стоявшая на подрамнике лицом к стеклянной двери и полностью скрытая занавесом, была побольше прочих.

Желая остудить пылавший лоб, Ролан распахнул окно. На дворе было холодно и красиво. Ролан улыбнулся, увидев в нескольких шагах от павильона приготовления к фейерверку, который ежегодно устраивала мастерская Каменного Сердца в честь дня рождения Ролана.

Но его рассеянный взгляд довольно быстро отвлекся от воткнутых в газон жердин и цветных стекляшек, привешенных на деревья среди ветвей.

На висках его блестел пот, грудь сдавливала неясная тоска.