Карнивора

— Дорогая, — мягко возразил он — новый прерывистый вдох, — но на что же еще их тратить?

Она покачала головой и отвернулась.

— А если ничего не получится? — прошептала она — ветер прошелестел в черных голых ветвях.

Он снова улыбнулся.

— Сомневаешься во мне?

— Ты умираешь! — воскликнула она. — А остановить их… — она быстро глянула на неподвижные тела рядом с ним, — это не то же самое, что сажать деревья!

— Я знаю.

— В прошлый раз у тебя уже не получилось, — заметила она — сердито. Она всегда на него сердилась. А он в ответ улыбался.

— В прошлый раз я забыл сделать одну очень важную вещь.

— Какую? — устало спросила она.

— Ту, в которой и состоит главное волшебство, — еще шире улыбнулся он. Вздохнул снова — прикрыл глаза, чтобы удержать улыбку хотя бы на губах — а когда открыл их, желтая листва исчезла из-под обнаженного дерева гинкго, и только Лис и Волк тихо дышали во сне рядом.

* * *

Кит любил путешествовать. Идешь себе и идешь, впереди — цель, позади — вчерашний день, и с каждой следующим шагом все сильнее становится ощущение прожитого времени, пройденного пути, смысла и значения. Кит всегда знал, куда и зачем он идет, и это знание позволяло преодолевать любые препятствия, выкручиваться из разных неприятностей и решать непредвиденные затруднения. Они тоже были частью пути — плохо то путешествие, которое прошло без приключений — и никогда не заставляли жалеть о том, что он на этот путь вступил. Кит подбирал хорошую экипировку, легкую и удобную, умел правильно собрать и уложить поклажу, тщательно составлял рацион. Да, Кит любил — и умел — путешествовать.

Идя по Карниворе, он думал только об одном: поскорее бы все это закончилось.

Еды было немного — планируя их побег, Марика не могла позволить себе взять с собой достаточно, да они и не знали, сколько им понадобиться. Она, как и Кит, считала, что Корона должна быть в центре леса, и, судя по известным им картам, выходило что-то около десяти дней пути. Но чем дальше вглубь леса они уходили, тем сильнее чувствовали, что пространство и время начинают изменяться, и вокруг них и не лес вовсе, а Лес. Постепенно исчезли даже понятия дня и ночи, потому что под черными голыми деревьями царил постоянный сумрак, разбавленный лишь таинственным голубым свечением. Казалось, что источник света находится где-то там, впереди, и они шли и шли, тщетно надеясь выйти из-под сени мертвых деревьев на опушку, хоть самую небольшую, и увидеть небо. Дни отсчитывались усталостью: когда они понимали, что больше не могут идти, то останавливались у ближайшего ручья — мертвого, совершенно прозрачного ручья, текущего по голым гладким камням — и оставались на ночлег. Впрочем, они могли уставать куда быстрее, чем на самом деле проходил день.

Дор был очень плох. Он шутил и улыбался, как раньше, но улыбки больше походили на гримасы, а эффект от шуток сильно портился тяжелым прерывистым дыханием. Марика попробовала осмотреть его в первый же день, как только они с Китом проснулись — совершенно одновременно, — и обнаружили полумертвого Дора сидящим у ближайшего дерева. Однако, когда Марика попробовала к нему прикоснуться, он мягко, но решительно отвел ее руку.

— Все хорошо, — сказал Дор тихо, и почему-то Марика не стала спорить. И он, Кит, тоже почему-то не стал. Хотя было совершенно очевидно, что все плохо. Очень и очень плохо.

Однако Дор встал и махнул рукой вперед — мол, идем? — и они подхватили котомки и пошли. А что им еще оставалось делать?

Иногда, вырываясь из ступора, в которой вгоняла монотонная ходьба по совершенно пустому лесу, Кит думал: а что он, в действительности, тут делает? Как получилось, что он продолжает идти к центру Карниворы с Марикой — хотя план был вовсе в том, чтобы ее остановить? Почему совершенно спокойно поворачивается к ней спиной, засыпает с ней рядом — хуже того, отпускает отойти от лагеря одной, не задумываясь, что она может отойти слишком далеко?

Они дошли до реки — достаточно широкой, чтобы ее можно было так назвать, но не чтобы над ней показалось небо — когда Дор внезапно предложил:

— Может, наловим рыбы?