Каролинец

— Всего лишь табакерка, — засмеялся Мендвилл. Он достал табакерку и постучал указательным пальцем по крышке. — Немного успокоительного мне не повредит — нервы шалят. — Он открыл крышку и, набрав щепоть табаку, продолжал: — Успокойтесь, при мне нет оружия, наличие которого смогло бы оправдать ваши действия, если вы застрелите меня в целях самозащиты. — Он втянул порошок ноздрями, после чего, спрятав коробку в карман и отряхнув пальцы от крошек, добавил с усмешкой: — А жаль, это был бы удобный способ избавиться от меня.

— Мендвилл, отвечайте на мой вопрос, или, ей-Богу, через десять минут вас поставят к внутренней стене этого сада перед командой с мушкетами. Я расстреляю вас своей властью и приму на себя всю ответственность за этот поступок.

— Ответственность — не то слово. Безусловно, друг мой, безусловно, губернатору будет что сказать вам. Неудобный человек этот Ратледж. Он начнет доискиваться причин… И где, как вы думаете, он будет искать? Он приволочет к себе сэра Эндрю Кэри, а тот ему кое-что объяснит… То же самое, кстати, произойдет, если вы предадите меня суду военного трибунала. Впрочем, даже если Ратледж не станет этого делать, будьте уверены — я принял свои меры. Не воображайте, что я шел сюда по вашему вызову, в цели которого трудно было ошибиться, не приняв на крайний случай надлежащих мер предосторожности. Я слишком старый солдат, дорогой мой Лэтимер, чтобы, собираясь в бой, не подготовить пути к отступлению. Вам следовало бы помнить об этом. Видимо, в прошлом я переоценил ваши умственные способности. Ваше поведение не подтверждает мою старую оценку. Правда, вы чрезмерно возбуждены, поэтому позвольте призвать вас к спокойствию, дабы вы могли трезво все обдумать.

Лэтимер сделал над собою усилие, но дело было не в этой язвительной речи. Пожалуй, ему действительно необходимо взвесить создавшееся положение на холодную голову. Он убрал пистолет, сел за стол и попытался говорить спокойно:

— Только что здесь была моя жена. Она знает, кто вы?

— Ну, конечно. Она знает это три месяца — с тех самых пор, как мы впервые встретились на Трэдд-стрит. Вы с генералом Молтри находились тогда в Пьюрисберге. Первый же допрос сделает этот факт достоянием гласности — старый Кэри позаботится об этом.

— Вы собираетесь меня убедить, что Кэри желает погибели своей собственной дочери? — крайне недоверчиво спросил Лэтимер.

— Прежде всего он желает погибели вам, майор, но чтобы добиться этого, он без колебаний пожертвует своей дочерью. А с нею он уничтожит и вас, потому что вы неизбежно будете впутаны — это вам должно быть понятно.

Но Лэтимер не понимал, да сейчас он и не стремился понять. Для него во всем этом заключалось нечто гораздо более ужасное, чем угроза его доброму имени. Пока его мысли были заняты чем-то одному ему известным, Мендвилл развивал наступление.

— Она регулярно сновала между штаб-квартирой Молтри и отцовским домом. Кэри поклянется — и его не понадобится принудительно приводить к присяге, — что она приносила сведения для передачи британцам.

— Ну уж это, по крайней мере, вранье!

— Да? В таком деле доказательства мало чего стоят. Ложь это или правда

— все охотно в нее поверят, и здесь наивно рассчитывать на непредвзятость судей.

И Лэтимер с горечью понял справедливость этих слов, вспомнив оскорбительную рекомендацию Ратледжа запретить Миртль посещать Трэдд-стрит. Рекомендацию, которую он с негодованием отверг.

Мендвилл вкрадчиво возобновил свою речь:

— Если ее отец поклянется в этом — а он поклянется — то трибунал сделает вывод, что переданная ею информация могла исходить только от вас. Как вам нравится такая перспектива, а, Лэтимер?

— Пф-ф, это меня не волнует. — Лэтимера и впрямь терзало другое.

— Допустим. Пусть собственная судьба вас не волнует. Но здесь замешана Миртль. Вы думаете, я забочусь о себе? Думаете, я распинаюсь, чтобы спасти свою шкуру? Нет. Я делаю это потому, что если я предстану перед судом, то перед ним неизбежно окажется и Миртль; и какова бы ни была уготованная мне судьба, ее судьба будет не легче. А уж насколько в эту историю окажетесь втянуты вы, лично меня, разумеется, ни на грош не интересует.

Лэтимер тяжело навалился на стол локтями и прикрыл ладонями лицо. За эти несколько минут оно успело осунуться и словно бы постареть.

Мендвилл, наблюдая за ним из-под полуприкрытых век, продолжал: