- Я… я не буду больше, простите, - сказал Сергеич и, открыв дверь машины, выскочил наружу.
Пробежав по дороге несколько десятков метров вдоль своего дома мимо окон первого этажа и маленьких палисадников у дверей подъездов, он, вконец запыхавшись, остановился и присел на скамейку, не обратив внимания на сидящего там, на другом конце, с краю, мужчину. К счастью, это был его подъезд, и он почувствовал себя в безопасности. Сердце сильно колотилось, и руки непроизвольно сжимались в маленькие кулачки. Со своего места он видел, как к злосчастному автомобилю вышел Валькин папа, и Сергей Сергеич инстинктивно пригнулся, чтобы спрятаться за ветками кустарников. Он видел, как Геннадий Фёдорович недоуменно взглянул на свою машину, каким-то чудесным образом оказавшуюся совсем не там, где он её оставил, и расстроенное лицо Валентина, который начал что-то ему объяснять, указывая в сторону, куда убежал Сергеич.
Мальчик пригнулся ещё ниже, почти скрючившись на лавочке. Он не смотрел больше в том направлении, а уставился на свои кроссовки, заляпанные засохшей белой глиной – напоминанием его творческой деятельности по выравниванию стен в их квартире. Тут он только подумал: «А как же там дядя Афеноген с ремонтом?» Вдруг его художества тоже также засохли на стене, как и эти капли на обуви и на его футболке? Что, если их уже никак нельзя оттереть, и вся работа строителя пойдёт насмарку? Сергеич пошаркал ногтем по белым твёрдым капелькам шпатлёвки, и они, к его радости, быстро отскочили от поверхности кроссовок.
Словно отвечая на его мысли, сидящий на другом конце скамейке мужчина произнёс знакомым голосом:
- Ну что, строитель, водительские права получил?
Сергей Сергеич оглянулся на него и узнал дядю Афеногена.
- Да я ведь… это…
- А, ты разряд по футболу, наверно, успел заработать? – Афеноген хитро прищурился.
Сергеич вздохнул.
- Так вы видели всё.
- Да уж… За час моего обеда ты здорово потрудился, Сергей Сергеич.
Мальчик заёрзал на месте.
- Ничего у меня не получатся. Вон вы как ловко с этой штукой работаете!
- Да ты не переживай, - похлопал его слегка по плечу дядя Афеноген. – Я ж тоже не сразу строителем стал.
- А как? – спросил Сергеич.
- Сперва учился, потом работал на стройке, потом уже в мастера… Умение приходит с опытом – это когда ты с желанием делаешь свою работу. Потом и навыки приобретаешь. Без этого никак.
- Я Славка?
- Это футболист ваш местный? – переспросил Афеноген, и когда Сергеич утвердительно кивнул, закончил фразу: - Ну, по нему сразу видно, что он в секции занимается. А там – работа с мячом, работа на выносливость, это большой труд – овладеть техникой игры. Всё требует специальных знаний и умений. А представь, если бы это не футбольная площадка была, а, скажем, бассейн в два метра глубиной – ты бы тоже прыгнул поплавать наперегонки?
Эта мысль не приходила Сергей-Сергеичу в голову. Плавать он не умел, и это, хочешь-не хочешь, но факт. Или, по крайней мере, он не пробовал на двухметровой глубине.
- Вот лучше и не пробуй, пока не научишься – мой тебе совет.
Сергеич согласился с таким разумным подходом. И спросил:
- А что станется со стеной в той комнате? Ну, в которой я…
- …поработал?- с улыбкой закончил фразу за него строитель.
Сергеич кивнул.
- Да засохнет и отвалится, я заново сейчас сделаю. Главное, чтоб руки не отсохли, и знания не отвалились.
Афеноген поднялся со скамейки.
- Мне пора дальше работать, а ты не скучай,- сказал он и скрылся в тени их подъезда.
Сергей Сергеич ещё некоторое время сидел на скамейке, выводя носком причудливые знаки на земле перед собой. Потом он подошвой выравнивал поверхность, но сквозь новый слой земли и песка все равно проступали линии и загогулины, выведенные им до этого. Потом он попробовал оттереть всю грязь со своих кроссовок и футболки – засохшие капли шпатлёвки легко отслаивались и отлетали, но под ними оставались радужные пятнышки, которые прочно, казалось, въелись в ткань его одежды.
Они так никогда и не отстирались до конца. Но Сергей Сергеич догадывался, что не это главное.
Эпилог
БОГАДЕЛЬНЯ
Как будто горькое вино,
Как будто вычурная поза,
Под шум хмельных идей
Пришла мечта о ней,
Как будто роза под наркозом.
Солнце не то чтобы светило ярко – оно просто ослепляло, отродье космическое. При этом ещё и отражалось от серого, засеянного бэта-экологичной копотью снега. Отражаться-то уже не от чего – ну всё же кругом или в птичьем помёте, или в собачьих кренделях, или в этой копоти последнего стандарта – так нет, всё равно отражается и режет мне глаза, режет сквозь мои черные, засаленные отпечатками чьих-то – моих, конечно, чьих же ещё! – пальцев. Моих старых скрюченных пальцев. А она говорит: «Артрит!» Дура, молодая толстая дура из частной докториники.
- Дура, - бормочу я под нос и осторожно перетаскиваю ногу через бордюр, коим украшен дверной проем входа в подъезд. Правой рукой я опираюсь на стену, а левой непроизвольно шарю в пространстве, пытаясь найти ещё одну точку опоры.