Карпухин

— Ну, хорошо! Вам, как неюристу, возможно, не под силу исследовать в судебном заседании все доказательства, квалифицированно обсуждать вопрос о доказанности обвинения, я понимаю, — говорил Сарычев, набравшись терпения, но «Вы» звучало уже официально, с большой буквы, как пишут в бумагах. — Давайте разберемся просто, как люди, располагающие достаточным жизненным опытом.

Разобрались.

— Ну теперь как вы считаете?

— Как я вам уже докладывал.

Этот мягкий, бритый наголо, смущающийся подполковник в отставке, старающийся в дверях всех пропустить впереди себя и при этом делающий руки по швам, сейчас начинал раздражать Сарычева. Он уже два дела слушал с Постниковой и всегда все было хорошо и не возникало никаких недоразумений.

— Ну хорошо, то, что это была машина Карпухина и за рулем в момент убийства сидел Карпухин, у вас, надеюсь, сомнений не вызывает?

— Никак нет.

— То, что он был пьян и потому совершил наезд, надеюсь, тоже не вызывает у вас сомнений?

— Виноват, это не было доказано.

— То есть как?

— Прошу прощения. — Лицо Владимирова вдруг стало мрачным. — Я человек пьющий. По праздникам. И я не могу в таком состоянии почувствовать запах водки от другого. Свидетели были пьяны, о чем они докладывали нам, и показания их не могут заслуживать доверия.

Сарычев вздохнул с облегчением: только-то и всего!..

— Но, батенька мой! — заговорил он ласково. — Жена… Вы же видели, жена! Она-то своего мужа знает лучше, чем мы с вами? И то у нее сомнений не вызывает. Вы же слышали, как она сказала ему в перерыве? Нельзя… Нельзя.

И тогда заговорила Постникова. Она как бы чувствовала себя ответственной за поведение Владимирова:

— Вы что же, следователю не доверяете? Следователь ознакомился, расследовал квалифицированно, а вы не доверяете?

Здесь уж и Сарычеву стало неловко, и он внес необходимую ясность, смягчив ее голосом:

— Следователю мы можем доверять или не доверять, но на ходе дела это не должно отражаться. Виновным человек признается только в результате судебного следствия. Только суд, то есть мы с вами, можем признать человека виновным или снять с него обвинение.

Однако Постникова этой тонкости не почувствовала и особой разницы тут не увидела. Она доверяла следователю. Она доверяла председателю Суда. Она вообще доверяла тем лицам, которые заслуживают доверия, потому что недоверие оскорбительно и недостойно человека. И только тем, кто доверия не заслуживает, она не доверяла. Ей сейчас было непонятно, странным казалось ей поведение Владимирова. И она осуждающе покачала головой.

Владимиров никак не ответил ей, только опустил глаза. И Сарычев почувствовал вдруг, что при всей своей мягкости он не отступит. И в глаза им не смотрит не потому, что не уверен в себе, а оттого, что ему за них неловко.

— Но вы же слушали прокурора. Прокурор для нас тоже участник процесса, решающее слово предоставлено нам, это правильно. Но я видел, вам понравилась его речь.

Владимирову действительно понравилась речь прокурора, и он слушал ее с простодушным интересом. Но он единственно не мог взять в толк, почему она направлена против Карпухина. Тут ему все было непонятно так же, как если бы ему, отцу четверых детей, сказали вдруг, что надо заколоть младшую его дочь, и от этого троим старшим детям станет лучше. Он не только не допустил бы этого, пока он жив, но он и не поверил бы никогда, что троим ее старшим братьям и сестрам станет от этого лучше, что они, приняв такую жертву, вообще останутся людьми.

— Ну, хорошо, — сказал Сарычев, встав и подойдя к нему. Он решился на последнее средство, на откровенность, которой Владимиров не мог не оценить. — Вот мы трое обличены доверием и большой ответственностью. Давайте, помня это, поговорим. Бывают случаи, когда преступление, само по себе не опасное, приобретает особо опасный характер. Это как раз такой случай. За два месяца два случая со смертельным исходом вблизи нашего города. Поймите, если мы не отреагируем должным образом, народ нас не поймет. Повышенная строгость тут не только оправдана — необходима! Но есть еще один аспект. Сейчас газеты пишут о пьянстве, ведется борьба. И вот в самый острый момент такой важной кампании мы вдруг оправдываем шофера, который в пьяном виде… Постойте, не возражайте мне, я сейчас не исследую все «за» и «против», я говорю в принципе. Вы понимаете, как это может выглядеть? Наш оправдательный приговор в такой момент может прозвучать как оправдание одного из страшнейших пороков. Поймите! Мы можем, наконец, назначить небольшое наказание. Важен сам факт. Воспитательное значение, — он взглядом привлек Постникову, как специалиста. — А если, допустим, мы ошиблись, то остается возможность кассировать наш приговор, и другой, более высокий суд нас поправит. Через несколько месяцев, когда острота кампании спадет, отменят наш приговор.

Это все было настолько ясно, настолько просто, что невозможно было не понять. И, наконец, нельзя было по-человечески не оценить доверия. Все-таки люди во всех случаях должны оставаться людьми.