Карта хаоса

Двадцать первое сентября 1866 года, день его собственного рождения, был худшим из всех. Казалось, большинство двойников наконец-то решили с должным уважением отнестись к примеру старшего брата, во всяком случае, то, что происходило прежде, было не более чем беглой репетицией главного действа. В тот день Джейн подумала, что мозг ее мужа не выдержит навалившегося на него ужаса, а организм не справится с огромной дозой опиума – и Уэллс либо умрет, либо сойдет с ума. Но он выдержал. И, хотя пытки продолжались еще пару месяцев, напряжение постепенно спадало, и в один прекрасный миг они решили, что все закончилось. В течение следующих двух недель не случилось ни одного приступа. Правда, относительное облегчение, с этим связанное, не принесло с собой отдыха. Когда Уэллс освободился от последних нитей липкой паутины, которыми опиум окутал его мозг, он заметил, что все необратимо изменилось – не в лучшую, разумеется, сторону.

В глубине его рассудка уже не звучал привычный и безобидный шум. Теперь Уэллса преследовала круговерть на удивление отчетливых видений и острых ощущений, которые никак нельзя было счесть случайными галлюцинациями. Ни с того ни с сего он чувствовал дикий голод, неутолимую жажду либо, наоборот, такую сытость, что она нагоняла на него сонливость или, в худшем случае, вызывала неудержимую рвоту. Без всякой причины его охватывал животный страх или накрывало тяжелой плитой атавистического одиночества. Порой он видел выплывающие из пустоты лица, и они склонялись над ним с гротескными улыбками. Иногда чувствовал постыдную сырость на ягодицах, или проваливался в глубокий сон, или безутешно плакал, или невесть чему смеялся, в конце концов заражая своим смехом и Джейн… Уэллс постоянно чувствовал и видел то, что чувствует и видит младенец, лежа в колыбели или на руках у матери, но только все это повторялось до бесконечности. Как будто его внезапно заперли в комнате, заполненной летучими мышами, а те хлопали крыльями и пищали, пытаясь выбраться наружу. И это ничего общего не имело ни с неприятным чувством раздвоенности, которое испытали супруги, когда совершали прыжок в другой мир, ни с прежними блаженными розовыми снами… Это было безумие, отраженное в тысяче зеркал, поставленных одно перед другим, если вы позволите мне столь витиеватое сравнение.

К счастью, их друг Доджсон проявил весьма похвальную предусмотрительность, о чем они узнали лишь через месяц после его смерти. Он назначил их наследниками авторских прав на свои произведения – “как справедливое вознаграждение за блестящие идеи, которые они дарили мне незабываемыми золотыми полуднями”. Почему Чарльз принял такое решение именно перед путешествием в Европу, осталось для них загадкой, однако полученные деньги позволили Уэллсам пережить ужасные испытания, не зная нужды.

Джорджу из-за описанных выше приступов пришлось оставить не без труда добытую преподавательскую должность в одной из школ Бромли, его родного города. Благодаря наследству они могли продолжать платить за домик, снятый в ближайшей деревне Севеноукс. В ту пору Джейн стала для своего мужа всем – матерью, подругой, женой, а в общем и целом – той самой сильной рукой, что надежно удерживала его на краю пропасти, не давая туда свалиться. Кроме того, как они поняли, им здорово повезло: Джейн была на шесть лет моложе Джорджа, а значит, пока подобные муки ей не грозили. И в должный час уже рука Уэллса удерживала Джейн на краю пропасти, так хорошо ему знакомой.

Тем не менее, несмотря на сносное материальное положение и взаимную поддержку, поначалу они не верили, что сумеют выдержать испытания, им казалось, это конец, заслуженная кара за нарушение правил игры. Никому не дано безнаказанно покуситься на установленный раз и навсегда порядок. А они взяли да убежали из той клеточки, которую отвел им Создатель, прежде чем Он бросит кости на доску. Что ж, настал час расплаты. Дар наблюдательности, превративший родной мир Уэллсов в уникальное, целостное и надежное место, в храм мудрости, теперь стал их главным наказанием. Как выяснилось, в новом театре этот дар действует иначе: здесь он не схлопывает все возможные реальности, нет, здесь он позволяет Уэллсам наблюдать и все сцены одновременно, и каждую в отдельности – через своих двойников. Хотели того супруги или нет, но теперь они все видели и все знали. И сочли это страшной карой. Карой, от которой невозможно избавиться.