Пока она сидела рядом, я работала в тишине. Мы не могли, не смели обсуждать то, что когда-то было обыденным в нашей жизни — детей, Нину, Кипа и многое другое. Но научились вместе молчать, находя утешение в тихих часах общности в спальне или в пище, которую делили на сломанной скамейке в холодной кухне.
Но большую часть времени я оставалась одна с бумагами и своими видениями. Разнообразие документов сводило с ума. Иногда мне удавалось собрать воедино несколько фрагментов, которые, похоже, составляли единое целое, хотя шли и не по порядку, но чаще страницы казалась надерганными из разных материалов. Некоторые были разорваны пополам, на других текст не просматривался из-за черной плесени. На Острове я видела, как дети кропотливо распутывают рыболовные сети. Я точно так же распутывала слова, разгадывая их на хрупких листках. Даже на относительно нетронутых часто встречались непонятные слова или целые абзацы. Но я смогла разобрать достаточно, чтобы рассортировать их по примерно равным стопкам. Многие назывались отчетами, меморандумами, приложениями, иногда приказами — написанные таким же сухим, замысловатым языком, как и тот документ, что Салли нашла десятилетия назад. Другие содержали столбцы цифр или схемы, которые я не могла расшифровать.
Даже сама бумага была странной, незнакомой — гладкая и почти прозрачная, если не считать мест, испорченных плесенью и сыростью. Глядя на просвет, можно было рассмотреть буквы на обратной стороне. Страницы оставляли мелкую пыль на пальцах, некоторые рассыпались прямо в руках. Те, которые выглядели так, словно не переживут прикосновения, мне приходилось неуклюже переписывать левой рукой — даже столбцы цифр и символов, которые для меня ничего не значили.
На некоторых документах стояли даты, хотя даты времен До никак не соотносились со всеми остальными.
Первые документы отмечались первым годом, последние, из тех, что я отыскала — пятьдесят восьмым. Но даже те, на которых не значилась дата, можно было соотнести по времени, исходя из содержимого. Самые ранние были напечатаны — маленькими буквами, более четкими, чем любая нынешняя печать. Но после сорок третьего года или около того обитатели Ковчега вернулись к письму от руки. Часто бумага использовалась повторно — писали на полях и в промежутках между строк на ранее напечатанных листах. Рукописные буквы и цифры наскакивали друг на друга, теснились на краях страниц. Каждая рассказывала двойную историю.