Карта нашей любви

Пытаясь привести дом в лучший вид для потенциальных покупателей, Холли повесила несколько картин на пустых стенах второго этажа и обновила цветы в настольной вазе. Выбрасывая в ведро цветы, которые принес Эйдан, она почувствовала небольшой укол совести, но велела себе не быть дурой. Она так надеялась прошлым вечером, что он придет за нею в дом, что стояла, дрожа, за закрытыми шторами целых десять минут после того, как оставила его у ограды. Она представляла, как он распахивает дверь, берет ее на руки, не слушая протестов, и несет наверх. Однако, как оказалось, Эйдан не был пещерным человеком, и Холли наконец сдалась и пошла в кровать, где лежала без сна часами, мучаясь от смеси страстного желания и ненависти к самой себе.

После того как она обыскала каждый шкаф и даже вынула все ящики, чтобы посмотреть в пространстве под ними, Холли отбросила идею, что где-то еще спрятаны фотографии. Плюхнувшись со стоном отчаяния на диван в комнате первого этажа, она дотянулась до сумки и достала рукописную карту.

Насколько она могла судить, секретный пляж ее мамы и Сандры находился около Корифи, недалеко от того места, где они с Эйданом пили пиво на пляже несколько дней назад. Когда она это поняла, у Холли вырвался еще один стон – они добирались туда два часа, причем на джипе. Похоже, на стареньком убитом мопеде, да еще с ее весьма ограниченным знанием местности потребуется гораздо больше времени. Да и кто сказал, что она вообще найдет этот пляж, когда окажется там? Ей потребуется теперь целый день, когда джип выпал из уравнения. Даже если она отправится туда с первым лучом солнца и доберется на место, то успеет только осмотреться.

Поняв, что она больше не сможет путешествовать по округе с Эйданом, Холли вдруг почувствовала опустошение. Энергия, которую она пыталась набрать все утро, мгновенно ушла из нее, как воздух из печального воздушного шарика. Она закончила уборку. Возможно, поездка на Каламаки немного ее взбодрит – восхитительный греческий салат и беседа с Никосом. Да, так она и поступит.

Спускаясь с горы через двадцать минут, с развевающимися под шлемом волосами, Холли сразу почувствовала себя лучше. К сожалению, Никоса не было, когда она добралась до бара на пляже, и никто из его коллег не мог сказать, где он. Расстроенная Холли не стала обедать, взяла сумку и пошла по пляжу мимо отдыхающих, а затем устроилась почитать книгу. Ветер утих, солнце лениво заходило и выходило из-за облаков, играя в прятки с голодными до загара туристами, лежащими на песке. Холли расположилась за кустарником, где ее совсем не было видно с пляжа. Ей хватило всего нескольких глав, и она уснула на теплом песке, положив голову на согнутую руку.

– Мама, мама, надо проснуться.

Холли наконец прошла из коридора в мамину комнату и стояла в нескольких футах от кресла, с которого свисала Дженни Райт.

– Мам, я серьезно. Это не смешно.

Но Дженни Райт не пыталась быть смешной; Дженни Райт уже ничего не пыталась. Дженни умерла.

Пустая бутылка водки стояла у ее ног, и Холли чувствовала запах застарелой рвоты, смешанный с чем-то, похожим на размороженное мясо. Лицо Дженни закрывали волосы, но Холли видела, что мамина кожа на костлявой груди стала серого цвета.

Она сглотнула и подошла на шаг поближе. Она понимала, что надо протянуть руку и проверить пульс, прижать пальцы к горлу и прочистить дыхательные пути, но ее руки стали слишком тяжелыми. Она не могла ими пошевелить.

Раздался удар, ветер ворвался в раскрытое кухонное окно, и Холли вскочила с вырвавшимся рыданием. Она медленно опустилась на колени и начала плакать.

– Пожалуйста, мама, не бросай меня одну! Не бросай меня!

Холли проснулась от того, что первый греческий шторм этого лета обрушился на землю. Гром, разбудивший ее и прервавший кошмар, грохотал по небу, добавляя удары к огромным дождевым каплям, которые обрушивались на ее голову.