Карта неба

Пока они завтракали, служанки вносили и показывали Эмме привычный набор подарков, присланных ее поклонниками этим утром: Роберт Каллен подарил ей чудесное изумрудное ожерелье, Гилберт Харди — прекрасную камею из белого перламутра, Айртон Коулман — два билета в театр плюс дюжину пирожных со взбитыми сливками, а Уолтер Мазгров, верный себе, пожелал ей доброго утра букетом диких ирисов. Мать наблюдала за тем, как Эмма равнодушно кивала головой при виде очередного подарка. Все это у нее уже есть, думала она про дочку. Единственный ребенок в одной из самых богатых семей Нью-Йорка, Эмма выросла в окружении такой роскоши, что ее трудно было чем-либо удивить. Это заставляло ее поклонников проявлять максимум изобретательности, но чем угодить девушке, которая жила в особняке, где был собственный танцевальный зал, и попасть туда можно было, миновав множество других богато драпированных залов, буквально набитых произведениями искусства.

— Ох, Эмма… — вздохнула мать. — Что нужно сделать, чтобы завоевать твое сердце? Мне бы очень хотелось это узнать. Тогда бы я могла надоумить кого-нибудь из этих молодых людей. Ты же знаешь, как мне хочется, чтобы ты подарила мне внучку.

— Да, мама, я знаю, — с досадой ответила девушка. — Ты говоришь мне это каждый день. Каждый божий день с тех пор, как мне исполнилось двадцать лет.

Мать помолчала, грустно уставившись куда-то вдаль, словно что-то там заметила.

— Как было бы весело, если бы здесь бегала маленькая хорошенькая девочка, тебе не кажется? — мечтательно произнесла она, продолжая гнуть свою линию.

Эмма фыркнула.

— Почему ты так уверена, что это непременно была бы девочка?

— Я не уверена, Эмма. Как я могу быть в этом уверена? — защищалась мать. — Просто мне хотелось бы, чтобы так было. Разумеется, только Господь наделяет ребеночка тем или иным полом, какой он сочтет нужным.

— Понятно…

Эмма прекрасно знала, почему мать так говорит. До сих пор все, кто наследовал карту, были женщинами: бабушка Элеонора, мать Кэтрин и она сама. Казалось, будто карта по неизвестной Эмме причине оказывает какое-то влияние на пол эмбриона того, кто в будущем должен будет получить ее. Таким образом, если она когда-нибудь полюбит, что с каждым разом казалось ей все более невероятным, то у нее тоже родится девочка. А потом ее утроба загадочным образом ссохнется, как это случилось с бабушкой и матерью, которые, зачав дочерей, впоследствии оказались не способными повторить это чудо, несмотря на энергичные усилия мужей.

— А в десять лет ты отдала бы ей карту неба, да? — насмешливо спросила Эмма.

Лицо у матери просветлело.

— Да, это будет для нее волшебным мгновением, как было и для тебя, Эмма, — мечтательно сказала она. — До сих пор не могу забыть твоего восторженного личика, когда я развернула перед тобой карту прадедушки.

Эмма вздохнула. Ее мать не воспринимала иронию. Просто Кэтрин не приходило в голову, что кто-то способен сказать что-либо с иным намерением, нежели доставить ей радость, а если случайно начинала это подозревать, то немедленно переставала слушать. Никто и ничто не могло вывести из себя Кэтрин Харлоу. Хотя ее дочь не оставляла подобных попыток, подумала Эмма, с тоской глядя на приближающуюся к террасе служанку с почтой на небольшом подносе. После не слишком выразительного парада подарков наступал черед приглашений на ужины, балы и прочие развлечения ближайшей недели. Она надеялась, что в их числе не окажется обязательных встреч, от которых невозможно отказаться, сославшись на легкое недомогание. Она была по горло сыта этими праздниками и ужинами, на которых злословить было так же естественно, как безукоризненно вести себя за столом. К счастью, на этот раз на подносе лежал всего один запечатанный сургучом конверт. Эмма распечатала его с обычной неохотой и прочла то, что аккуратным и изящным почерком было написано на находившейся внутри карточке:

Дорогая мисс Харлоу!

Я не знаю Ваших желаний, но уверен, что могу их выполнить, даже если это невозможно.

Монтгомери Гилмор