Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир

Бесконечное количество Огней, Сернистых и Битуминозных, огромный расход Сала и прогорклого Масла в Свечах и Лампах, на Земле и под Землей, облака Зловонного Дыхания и Пота, не говоря уж об испражнениях множества больных, как разумных, так и неразумных животных, переполненные Церкви, Церковные Дворы и Кладбища с гниющими Телами, Мойки, Скотобойни, Конюшни, Навозные кучи и т. д. и неизменная Стагнация, Ферментация и смесь Самых Разных Атомов, вполне достаточные, чтобы отравить и заразить Воздух в Двадцати Милях вокруг, чтобы со Временем он мог изменить, ослабить и уничтожить даже самое здоровое Тело.

Отчасти это отвращение можно объяснить тем, что классическое разделение между столицей (центром коммерции и услуг) и промышленными городами севера (центром промышленности и производства) в то время еще не настолько четко оформилось, как в XX веке. Под конец XVIII века в Лондоне было больше паровых двигателей, чем во всем Ланкашире, и он оставался главным производственным центром Англии вплоть до 1850 года. Фабрика братьев Или смотрелась бы очень странно на фоне магазинов и жилых домов современного Лондона, но вот для лондонцев 1854 года ее вид (и запах) был чем-то совершенно обыденным.

Рассказы об отвратительных условиях в Лондоне неизменно представляли город единым организмом, распростертым вдоль Темзы и пораженным раковыми опухолями. Сэр Ричард Филлипс скорее ставил диагноз, чем делал экономический прогноз, написав в 1813 году:

…домов станет больше, чем жителей, и некоторые районы будут населены попрошайками и преступниками или вовсе обезлюдеют. Эта болезнь будет распространяться подобно атрофии в человеческом теле, и разрушения будут следовать за разрушениями, пока весь город не станет отвратителен оставшимся жителям и в конце концов не превратится в руины: такова была причина падения всех перенаселенных городов.

Ниневия, Вавилон, Антиохия и Фивы стали грудой развалин. Рим, Дельфы и Александрия движутся к той же неизбежной судьбе; и Лондон рано или поздно, по тем же причинам, разделит участь всего, что сделано человеком.

Пожалуй, именно здесь мы видим самую большую разницу в мышлении между современными жителями городов и людьми викторианской эпохи. С практической точки зрения еще никто и никогда не пытался поселить почти три миллиона человек внутри тридцатимильной границы. Концепция большого столичного города тогда еще была новой и непроверенной. Многим вполне рассудительным гражданам викторианской Англии – а также бесчисленным заморским гостям – казалось, что через сто лет попытки создания огромных городов будут казаться лишь очередным преходящим капризом моды. Чудище само пожрет себя.

Сейчас большинство из нас не терзается сомнениями таких масштабов – по крайней мере, в отношении городов. Мы беспокоимся из-за других проблем: огромных трущоб мегаполисов третьего мира, террористических угроз, экологических последствий от масштабной индустриализации. Но мы однозначно уверены в том, что города с населением даже в десятки миллионов вполне жизнеспособны. Мы знаем, что это возможно. Мы лишь до сих пор не научились делать это идеально.

Итак, возвращаясь к настроениям лондонцев 1854 года, мы обязательно должны помнить об этой ключевой реальности: город полнился экзистенциальными сомнениями и подозрениями, что дело не только в том, что именно Лондон не идеален, но и сама идея строительства таких огромных городов, как Лондон, ошибочна, и вскоре эта ошибка будет исправлена.