Карта призраков. Как самая страшная эпидемия холеры в викторианском Лондоне изменила науку, города и современный мир

Перематывать историю назад и представлять себе альтернативные сценарии – это довольно причудливое занятие, но даже оно может быть поучительным. Если бы приходское управление не поддержало водную теорию, то эпидемия на Брод-стрит, скорее всего, вошла бы в историю как еще один пример смертоносности миазмов: перенаселенный, антисанитарный район, пропитанный отвратительными запахами и получивший за это по заслугам. Вмешательство Сноу, скорее всего, считалось бы работой выдающегося диссидента, чужака с недоказанной теорией, которому не удалось убедить никого, кроме паникующего попечительского совета, который в отчаянии решился снять рычаг с колонки. Наука, несомненно, в конце концов открыла бы водную теорию, но, вполне возможно, без ясности и воспроизводимости истории о Брод-стрит и сопровождавшей ее карты на это ушло бы еще не одно десятилетие. Сколько еще тысяч человек умерли бы за это время?

Это довольно сложная, но вместе с тем вполне правдоподобная цепочка причинно-следственных связей. Карта помогает склонить Уайтхеда на сторону водной теории, после чего он обнаруживает нулевого пациента, это заставляет местные власти провести вторые раскопки, в результате которых они тоже соглашаются с исходной теорией Сноу. А поддержка приходского управления спасает Брод-стрит от миазматистов. Эпидемия становится самым мощным и убедительным доказательством водной теории Сноу, в результате чего ее быстрее принимают те самые учреждения здравоохранения, которые так громогласно открещивались от нее во время эпидемии. Карта, возможно, не смогла весной 1855 года убедить Бенджамина Холла в том, что загрязненная вода опасна. Но это не значит, что вода не изменила мир в долгосрочной перспективе.

Если взглянуть на последовательность событий таким образом, то один факт совершенно очевиден: Джон Сноу, конечно, сыграл ведущую роль в том, что на колонку на Брод-стрит вообще обратили внимание как на возможную причину эпидемии, но именно Уайтхед нашел ключевые доказательства, которые подтвердили роль колонки. В кратких пересказах истории о Брод-стрит неизменно рассказывают об ученом-провидце, который в одиночку боролся с доминировавшей парадигмой и открыл тайную причину ужасной эпидемии. (Уайтхеда тоже нередко упоминают, но обычно в качестве послушного подмастерья, который помогал Сноу с опросами жителей.) Но история Брод-стрит – это не только триумф внесистемной науки, но и, что еще важнее, победа своеобразного «увлеченного любительства». Сноу и самого можно в определенном смысле назвать любителем. Он не имел никакого отношения к холере как специалист; его интерес к болезни скорее можно считать хобби, а не призванием. Но Уайтхед был истинным любителем: у него не было ни медицинского образования, ни подготовки в отрасли здравоохранения. Единственное, чем он мог вооружиться, разгадывая тайну самой убийственной в истории Лондона эпидемии холеры, были его открытый, любопытный ум и близкое знакомство с жителями. Религиозные ценности сблизили его с работающей беднотой Сохо, но в то же время и не помешали ему следить за достижениями науки. Если о второй карте Сноу можно сказать, что она дала возможность сообществу самостоятельно представить себя, то Уайтхед стал двигателем этого представления. Уайтхед не был ни экспертом, ни официальным лицом, ни представителем власти. Он был местным жителем, и в этом состояло его главное достоинство.

Остается загадкой, как Уильяму Сноу, бедному рабочему, удалось отправить сына на обучение в частную престижную школу. Есть предположение, что деньги на обучение Джона удалось достать благодаря родству его матери с Чарльзом Эмпсоном, который много путешествовал, пользовался уважением в высшем обществе и имел средства, позволяющие помочь Джону в начале его медицинской карьеры.

А еще неожиданная дружба Сноу и Уайтхеда, завязавшаяся в зимние месяцы 1855 года, стала своеобразным противоядием от ужасов Брод-стрит, от страшной картины целых семей, умирающих вместе в однокомнатных квартирах. Их сблизила жуткая эпидемия болезни в районе, где они жили, и, по иронии судьбы, скептическое отношение Уайтхеда к теории Сноу. Мы знаем очень мало о личном общении этих двоих, не считая того, что они обменивались важными данными, а Сноу подарил Уайтхеду монографию и рассказал ему о будущем холеры. Но из последующих воспоминаний Уайтхеда ясно, что дружба между ними была очень тесной – между тихим, немногословным анестезиологом и невероятно общительным викарием, – и эта дружба была выкована на городском поле битвы, где они видели немыслимые ужасы, и во время совместных поисков тайной причины массовой гибели.