Читаем Карта Талсы полностью

Я и так уже отстал от Ким, а теперь еще замедлился, чтобы поглазеть на четырехэтажное офисное здание, мимо которого мы с мамой проезжали каждое утро в восьмидесятых, когда оно еще только росло – я тогда даже не представлял себе, что можно вот так просто возвести строение. Я думал, что все нужное у нас уже есть, вот и все. Например, мне казалось, что у дома с башенками, который, словно стражник, охранял собственный угол, есть своя история и, как я мечтал, военное назначение. Я во многом заблуждался. В клинике, где делали МРТ, были круглые окна, я думал, что это и есть МРТ, эти трубы для пыток. На скошенной крыше «Сан салон» было не просто тонированное стекло, а солнечные панели. А торговый центр «Тюдор коттаджис» с деревянно-кирпичным фасадом оказывался каким-то образом таким же старым, как сама Англия.

Да и сейчас я знал не больше. Меня расстраивало, что у меня не было серьезных взрослых отношений с городом. Вообще-то, я хотел бы быть всеведущим. Но кое-где я бывал – и, увидев с дороги районную библиотеку, я вспомнил стоявший там запах плесени. Воспоминания о других местах были более ситуативными – жутко значимый многоуровневый парк Вудворд, где нам с несколькими друзьями приходилось пробираться через лабиринт розовых кустов. Но особых приключений в моей жизни не было. Я рос в замкнутости своего двора. А куда надо меня перевозили на машине.

Я вспомнил, как меня в раннем детстве водили к врачу – кабинет моего педиатра располагался на двенадцатом этаже того самого медицинского комплекса, в который мы сейчас направлялись, – я минут по пять стоял у огромного окна, пытаясь сориентироваться. Я видел реку и несколько знакомых высоток с офисами, море деревьев, но домов разглядеть не мог: они, естественно, никуда не девались, просто стояли под деревьями, но я тогда этого не знал. Я, разумеется, узнал располагавшийся совсем рядом модный торговый центр, по бокам которого торчали наросты красных телефонных будок, похожих на английские; но за ним тянулось поле, а за ним – еще одно, и я думал, бывал ли кто раньше на этом поле, знал ли кто о его существовании, отмечено ли оно на каких-нибудь картах. А на самом деле это было футбольное поле школы «Кашиа Холл», прекрасно всем известное.

И я совершенно не понимал, с какой стороны мой дом. В городе машин, когда сам не умеешь водить и когда тебя возят, пристегнув ремнем безопасности, ориентироваться мало у кого получается. Это как глубокая тишина с перекосом, как источник беспокойства, как нечто, что ты все пытаешься нащупать, но никак не можешь ухватить.

Мы с Ким ехали вверх на лифте – казалось, что мне все это снится, как будто бы в кабинете моего врача из детства должна состояться встреча выпускников. Разумеется, педиатрии там уже не было, отделы в больнице поменялись местами – но чисто физически пространство осталось тем же самым: та же планировка, те же окна. Ким позвонил какой-то парень по имени Рэндал, а я встал вроде как у того же самого окна: вот река Арканзас протекает под мостами Тридцать первой улицы, потом Сорок первой, потом Шестьдесят первой, а потом уходит в сторону, так что, только прижавшись щекой к стеклу, я могу проследовать за ней до Сто первой. Потом я сделал шаг назад и принялся рассматривать разбросанные то здесь, то там офисные высотки, торчавшие из деревьев. Я попытался вспомнить, как они называются, на каких перекрестках стоят. Мне нравилось расставлять ориентиры на невидимой схеме улиц, разложенной, словно сеть, на земле под раскачивающимися на ветру деревьями.

Ким прикрыла трубку рукой и улыбнулась.

– Иди первый. Он тебе обрадуется.

Джеми лежал в палате без окон, смотрел телевизор – тот крепился к потолку, а Джеми сидел на кровати с пультом наготове. Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд обратно на экран, собираясь переключить канал, но передумал. Джеми снова повернулся ко мне, пытаясь понять, что мне нужно.

И тут он меня узнал.

Мне надо было бы подготовиться, что сказать. Но все, что я мог – это просто предстать перед ним, чтобы он меня увидел.

Джеми разволновался и поспешил преподнести себя, оторвав дальнюю от меня часть задницы от матраса и протянув мне руку.

– Как дела? – Взгляд у него был прямой, хотя он поглядывал на колени, словно искал что-то.

– Угадай, кто меня сюда привел. Ким Уил, – таковы были мои первые слова. Словно этой маленькой иронией я мог компенсировать большую.

Мы начали с того, кто как жил. Я заметил у него обручальное кольцо – Ким велела мне обратить на это внимание. Джеми с женой хотели переехать в Нью-Йорк или в Нью-Джерси.

– Мы с Мелиссой попробуем устроиться там учителями, – сообщил он.

Я вздохнул.

– А я… – и нахмурился, – я подумываю о том, не вернуться ли сюда.

Джеми эта мысль понравилась. Он готов был полностью поддерживать Талсу. Рассказал, что тут на ближайшее время намечено серьезное обновление центра. Тут есть и лофты, и квартиры.

– Прямо как в большом городе, – с улыбкой сказал он. – Ты вернешься домой, я поеду в Нью-Йорк. Обратная утечка мозгов.

Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальный бестселлер

Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» — недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.Иллюстрации Труди Уайт.

Маркус Зузак

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза