Читаем Карта Талсы полностью

Так и не открыв ноутбук, даже не притронувшись к нему, я тихонько вышел из кабинета, пробрался мимо гостей и зашел в спальню. Кровать, мебель и все остальное сохранилось идеально, как в музее – как будто Эдриен здесь никогда и не жила. Но в ванной мне показалось, что сквозь дверцу душевой кабины из рифленого стекла я что-то вижу: бутылки пастельного и ярко-зеленого цвета. Я открыл шкафчик: ватные шарики, ножнички, еще какие-то средства, пузырьки жались друг к другу, но их так поставил не владелец, а уборщица, спешившая сделать свое дело. Новые, неожиданные вещи. Крем для лица, открытый. Пузырек с таблетками, этикетка четко отпечатана на лазерном принтере и датирована 18 апреля текущего года. Значит, Эдриен сюда возвращалась. Иногда приезжала обратно из Лос-Анджелеса – пожить немного в Талсе. Как отшельник. Я бы так делал. Снова ходил бы пешком. Бродил бы по улицам, как призрак.

Я поспешно вымыл руки. Потом приподнял угол покрывала, посмотрел под кровать и обнаружил там пару эспадрилий. Пятка у них была изношена. Я достал один и надавил на подошву изнутри. Она оказалась такой же мягкой, как и пальцы ее ног.

Не считаясь с тем, что из главной комнаты меня кто-нибудь может увидеть, я подошел к большому платяному шкафу и распахнул двери. В нем оказался край радуги: черное, черное, черное, переходящее в золотистые и серебристые свитера, а потом взрыв бирюзово-бело-желто-красного. Я проводил пальцами между вешалками: платье-рубашка с галстуком, полы не застегнуты; кремовое платье с голубой лилией; одинокая перевязь цвета фуксии; четыре мужские рубашки-оксфорд, все желтые и мягкие, ношеные; униформа официантки, ее я помнил, над дымящейся шарлоткой там было вышито «Милдред». Я подавил все воспоминания об этом платье, но, разумеется, оно было мне знакомо. Эдриен даже надевала его один раз.

Половину этих платьев я видел уже не впервые. Боже мой. Я сдвигал вешалки: еще одно серое без бретелек, с высокой талией-резинкой; расшитая золотыми блестками блузка, похожая на кольчугу, я вспомнил, что в ней была дырочка – и нащупал ее под мышкой; синее платье с оборкой по краю, заставившее меня опустить взгляд. На туфли: все, как обычно, в кучу, каблуки вздымаются, как волны в море, цвета разнообразнейшие, а в углу кучка старых эспадрилий. Значит, Эдриен продолжала всюду ходить пешком. Иногда она сюда возвращалась и бродила по нашим старым улицам. Кое-что из обуви казалось прямо древним, словно мертвые летучие мыши – в те времена в моде была готика, но по крайней мере одна балетка, валявшаяся наверху кучи без пары, оказалась почти новой: с глубоким вырезом, обнажавшим основание пальцев, такие я видел на модницах Нью-Йорка этим летом. Мое внимание привлекло нечто невзрачное. Я опустился на колени. Старый поношенный ботинок с потрепанными шнурками. Он был мой, с тех древних времен, когда я ходил в походы с бойскаутами.

Я поднялся, держа его в руках так, словно это была игрушечная модель лодки: в одной руке нос, в другой корма, я поднес его к лицу.

– Да нет, видимо, это распространенное явление при повреждении позвоночника, – это Ким вылезла в Сеть. Остановившись в дверях, она выглядела даже немного красивой. Одну ногу она выставила вперед, вторая осталась чуть позади.

– Я, наверное, отчаливаю, – сообщил я.

Ким позволила мне пройти.

Возле лифта я заметил Лидию. Она провожала мэра, и я решил опять подкатить к ней, пока у меня на лице сохранялось глубокомысленное выражение.

Мы улыбнулись друг другу, потом молча пожали руки. Я тихонько заговорил.

– Лидия, я вернусь в Нью-Йорк.

Она как будто сделала реверанс.

– Хорошо, Джим.

– Но спасибо вам за…

Лидия вяло улыбнулась.

– Иди, – сказала она. Я повернулся; я мог бы успеть сесть в лифт с мэром. – Джим, а где ты взял этот ботинок?

Я все еще держал его в руках. Я пошел поставить ботинок на место. Но вместо того, чтобы вернуться к шкафу, я проскользнул в кухню, протиснувшись мимо кучки девчонок. Сделав вид, что хочу взять пиво, я открыл холодильник и поставил ботинок туда. Внутри я заметил несъеденные суши, горькое пиво, покоричневевшие лаймы, неочищенный початок кукурузы. Я во всем видел ее – в магнитах с символикой «СаундБиза» на дверце; в ее каракулях на листке с меню – Эдриен рисовала агрессивные геометрические фигуры. Я открыл ящик, и он громко скрипнул. «Есть тут открывалка?» – спросил я ради стоявших неподалеку девчонок. Но пить пиво я не собирался: я принялся рыться в ящике, в меню, резинках, штопорах, пока не отыскал знакомый мне расшитый бисером мешочек, и по его весу я понял, что он до сих пор там. Запасной ключ с длинными зубцами, который открывал дверь в студию Эдриен. Я ведь знал, что найду его тут.

А потом я поверну за угол и нажму на кнопку со стрелкой вниз.


Перейти на страницу:

Все книги серии Интеллектуальный бестселлер

Книжный вор
Книжный вор

Январь 1939 года. Германия. Страна, затаившая дыхание. Никогда еще у смерти не было столько работы. А будет еще больше.Мать везет девятилетнюю Лизель Мемингер и ее младшего брата к приемным родителям под Мюнхен, потому что их отца больше нет — его унесло дыханием чужого и странного слова «коммунист», и в глазах матери девочка видит страх перед такой же судьбой. В дороге смерть навещает мальчика и впервые замечает Лизель.Так девочка оказывается на Химмельштрассе — Небесной улице. Кто бы ни придумал это название, у него имелось здоровое чувство юмора. Не то чтобы там была сущая преисподняя. Нет. Но и никак не рай.«Книжный вор» — недлинная история, в которой, среди прочего, говорится: об одной девочке; о разных словах; об аккордеонисте; о разных фанатичных немцах; о еврейском драчуне; и о множестве краж. Это книга о силе слов и способности книг вскармливать душу.Иллюстрации Труди Уайт.

Маркус Зузак

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза