Карта убийцы

Над головой у Молли раздается глухой удар, стук, скрипят половицы под раскачивающимся из стороны в сторону чемоданом. И как она может собраться с мыслями, если у нее в ушах стоит этот проклятый шум? Джошуа взгромоздил туалетный столик на кровать, и Молли подходит к нему, выдвигает верхний ящик, достает помаду и красит губы, но рука у нее дрожит – красная помада ложится неровно, слишком толстым слоем, стекая в мелкие складки в уголках рта. Еще очень нескоро кто-то проснется и спросит о Блю, но это обязательно случится. Нужно будет разобраться с этим. Если она этого не сделает, если пустит все самотеком, жизнь закончится. Всем тем, кто уже забронировал места на следующие месяцы, придется искать помощь где-то в другом месте, у бестолковых психотерапевтов, которые не станут заботиться о них так, как заботилась бы Молли, которые не вложат в них всю свою душу. Этих несчастных, страдающих людей лишат необходимой помощи, и все только потому, что одна дура сунула свой нос куда не следует.

Альбом с фотографиями заперт в комоде. Как только шумиха уляжется, Молли уберет его вместе с фотографией Элеоноры на чердак – чтобы он не промок. Свидетельство того, что она помогла всем этим людям, причина, по которой она непременно должна помогать им и дальше. Это все, чего только желает Молли.

Еще одно воспоминание. Наполненное ярким светом, оно стирает прочь мерзость мертвых тел и наркоманов. Молли вспоминает, как они с Джошуа сидели в машине перед домом. Настроение у них было приподнятое, нервы на пределе; Молли то и дело принималась хихикать и никак не могла остановиться, но вот наконец Джошуа положил ей руку на колено и сказал: «Смотри, скорее, смотри, вот она!» Молли посмотрела. Девятилетняя девочка, светлые волосы, лицо бледное и худое, и в это мгновение Молли нужно было выскочить из машины, броситься к девочке, показать ей свое удостоверение медсестры и без проволочки запихнуть ее на заднее сиденье. Но она просто сидела, глядя на девочку, а Джошуа, широко улыбаясь, сказал ей, что это их новая дочь, совсем рядом, идет к ним, и Молли подумала, что это действительно так. Вот девочка, которая будет ее любить, называть мамой, обнимать ее, рассказывать всем своим подругам, какая у нее замечательная мама, готовить ей завтрак на День матери[70] и дарить ей самодельные открытки, и она будет так рада, так признательна, так благодарна тому, что у нее такая мать. О, как она будет ее любить! Эта девочка будет ее дочерью.

Так оно и было. По крайней мере, какое-то время.

Молли начисто вытирает помаду.

Наверху снова глухой стук.

Молли опять красит губы.

В воздухе стоит знакомый запах, терпкий, гнилостный, отвратительное зловоние, обжигающее гортань. Женщина уверяет себя, что всему виной залившая дом вода.

У нее дрожит рука. Помада размазывается по губам.

Издав полный боли крик, Молли швыряет помаду в стену, швыряет расческу, швыряет коробку с салфетками, и все это оказывается в воде, плавает, намокает, тонет. Дверь в спальню с плеском распахивается, на пороге стоит Джошуа с медицинской сумкой в руках, он говорит Молли, что спустился в подвал и достал ее. Он спрашивает у нее, как она. Молли подходит к своему мужу, с которым прожила столько лет, кладет лоб ему на грудь, обвивает руками за талию и просит сказать то, что ей необходимо услышать.

– Все будет хорошо, – говорит Джошуа и целует ее в макушку.

Молли ему верит.

Скоро шум на чердаке прекратится. Наступит тишина. Милтон умрет, Сабина станет смирной. Медики скорой помощи похвалят Молли за то, как замечательно она ухаживала за Сабиной при таких обстоятельствах, скажут, как повезло Сабине, что рядом с ней оказалась Молли, и Молли поблагодарит их, наведет в доме порядок и подготовит его для новых гостей.

Мир (перевернутый) [71]

Открыв глаза, Блю не увидела ничего такого, что вызвало бы у нее страх.

Она вообще ничего не увидела.

Мрак был кромешным, воздух был спертым, глаза ей резала пыль. Ноздри заполнял запах земли: свежевыкопанная картошка, кроссовки, облепленные жидкой грязью, куртка, намокшая под дождем, а затем забытая, покрывшаяся затхлой плесенью. Пальцы Блю прикоснулись к ткани внутренней обивки чемодана; она оказалась шероховатой, покрытой песком и комочками засохшей грязи.

Запястья у нее по-прежнему были связаны, согнутые в коленях ноги скрючились под телом. Блю лежала на боку, свободного пространства хватало, только чтобы сдвинуться на несколько дюймов вправо и влево, не больше, но она его использовала. Нужно будет постараться разорвать шов чемодана, ударив по нему изнутри. Блю принялась извиваться и брыкаться, чувствуя, как чемодан ездит по полу, однако тюрьма, в которой она оказалась, была упрямой и прочной, и внутрь нее проникало очень мало кислорода.