Карта утрат

Хунсин предстояло вернуться в Шанхай. Ханьвэнь смотрела, как уезжает грузовик, и ее захлестывал гнев. Она представила Хунсин маленькой девочкой, представила ее лицо, когда родителей арестовали прямо на глазах у соседей. Ханьвэнь представила, как от смущения и стыда нежные черты Хунсин исказились, и почувствовала удовлетворение, однако в следующую же секунду ей сделалось неловко. Обвинять Хунсин – разве это справедливо? Правительство то и дело меняет свои решения, на следующий год государственные экзамены могут опять упразднить, значит, сейчас – их единственный шанс. Когда Ханьвэнь услышала об экзаменах, к ней впервые с момента приезда в деревню вернулась надежда, поэтому она прекрасно понимала, что ради этого ощущения можно пойти на многое.

В конце концов она решила, что храбрость Хунсин достойна восхищения.

* * *

Узнав о том, что экзамены восстановили, Ханьвэнь бросилась писать письмо матери. Она даже ужинать не стала, торопясь сообщить новость своей уставшей от жизни матери, которой вечерами, по возвращении с работы, было решительно нечем себя развлечь, кроме как письмами от дочери. В спешке Ханьвэнь даже перепачкалась чернилами.

“Наконец-то у нас появилась возможность, которой мы так ждали!” – ответила мать.

Ханьвэнь спросила, не знает ли та еще чего-нибудь, однако ее мать не из тех, кто собирает по окрестным переулкам сплетни, – по ее собственным словам, она достаточно наслушалась, драя туалеты. Ханьвэнь выросла, слушая отголоски гуляющих по переулкам пересудов, прикидывающихся выражением заботы, бдительности, тревоги – чем угодно, кроме как тем, чем они являлись, – радостной эйфорией от того, что тебе известно нечто тайное, и от возможности судить других. Живи она сейчас в Шанхае, то расспросила бы соседей, не слышали ли те чего о дате проведения экзаменов и об экзаменационных темах. Кто-нибудь наверняка что-нибудь да знал, у кого-нибудь оказался бы родственник, или друг, или друг друга, работающий в комитете образования провинции, – такого рода связи паутиной опутывают города.

Впрочем, даже живи она сейчас в Шанхае, все равно не могла бы позволить себе репетиторов. Ханьвэнь понимала, что семья у нее ничем не примечательная – ни связей, ни особых страданий в годы Культурной революции. Именно эта непримечательность и привела Ханьвэнь в деревню: если бы у них имелись связи получше или ее мать признали бы достаточно пострадавшей, то Ханьвэнь сюда не отправили бы. В день окончания школы, когда Ханьвэнь сообщили, что она должна переехать в провинцию Аньхой, ее мать пришла в ярость. Весь вечер она что-то сердито бормотала себе под нос, злая на весь белый свет.

– Моего единственного ребенка лишили шанса получить хорошее образование! Чему тебя научат эти безграмотные крестьяне? – сетовала она, подметая, от злости не замечая, что говорит уже не шепотом и что соседи наверняка ее услышат.

– Ма… – проговорила Ханьвэнь и покачала головой.

Новость о том, что ее отправляют в деревню, ужасная, конечно, но если кто-нибудь из соседей услышит слова матери и донесет, мать ждет куда более ужасное наказание. Возможно, с предупреждением она уже опоздала и их ближайшая соседка, тощая тетушка Фэн, которая проводит дни напролет, следя за местными детьми и сплетничая о них, уже вовсю подслушивает, приложив к стене чашку. Спустя несколько дней классная руководительница Ханьвэнь попросила разрешения забежать к ним домой, чтобы, по ее словам, поговорить по душам. И Ханьвэнь, и ее мать знали, что это означает. Душевные разговоры предназначаются для тех случаев, когда собеседника необходимо убедить в том, что верность Партии важнее собственного благополучия, и заставить его отказаться мыслить здраво.

Мать Ханьвэнь придумала план. В знак признательности за то, что учительница Ма вложила столько труда в образование Ханьвэнь, мать пригласила ее на ужин. С утра мать первым делом побежала в государственный гастроном, выделив из отложенных средств столько, чтобы хватило на кусок свинины получше того, что они могли себе позволить, – то есть толще бумажного листа и не состоящего сплошь из жира. Вечером, вернувшись с работы, мать даже мыться не пошла, а бросилась тушить мясо, которое после водрузила в центр их маленького стола. Рядом она поставила пассерованную молодую люфу с яйцами по-шанхайски, тоненькие ломтики жареной картошки, древесные грибы с морковью – и все должно было показать, как изящно мать умеет нарезать овощи, если она задалась угодить гостю.

Когда учительница Ма возникла на пороге – в съехавших набок очках, с выбившимися из пучка волосами, прижимающая к груди незастегнутый портфель, – то увидела, как мать Ханьвэнь, вся вспотевшая, мечется по кухне, а в квартире висит запах уксуса, которым пользуются вместо очистителя. Увидев гостью, мать тотчас предложила ей чаю и семечек подсолнуха. И от первого, и от второго учительница Ма отказалась.

– Тетушка, вы это все зря, – сказала учительница, – я просто пришла поговорить о Тянь Ханьвэнь. Об угощении не беспокойтесь, просто присядьте, пожалуйста.