Картезианская соната

Уолтер улегся в ванну, которой позавидовали бы древние римляне, и долго нежился, убеждая себя, что рабочий день якобы уже миновал и сейчас он наденет теплый халат и спустится в кухню чем-нибудь закусить. Пупок просвечивал сквозь пышную пену, словно глаз, жмурящийся от наслаждения; теплый пар веял чем-то непривычным и приятным, чем он только что вымыл по-солдатски коротко стриженную голову. Очень кстати оказалась привычка бриться простеньким станком, потому что в ванной не нашлось розетки для электробритвы. Даже чистка зубов доставила Уолтеру радость. Волосы он причесал щеткой. Он наденет свою лучшую рубашку, приличный галстук, сменит толстый ковбойский ремень на тонкий коричневый, скромный, как сдача с доллара. А уж оглядеть себя он сможет со всех сторон, имея столько зеркал на выбор. С ковбойскими штанами ничего не поделаешь, с бухгалтерской отчетностью тоже, ну да ладно. Зато сейчас Руфь, вся сверкающая, встретит его на площадке лестницы… Да нет, не будет она сверкать а жалко… потому как сейчас (ему пришлось сделать усилие, чтобы избавиться от собственной выдумки) все-таки утро, а не вечер, и солнце будет на другой стороне дома — оно хлынет в окна столовой, как Ниагарский водопад.

Столовая и в самом деле была залита солнцем, и ему приготовили место с видом на сад: салфетка в серебряном кольце — пронумерованном, то есть считается, что человек садится за стол не в последний раз, — стакан для сока, тарелка для фруктов, персональная баночка джема с зелеными листочками и красными клубничками на крышке, кофейная чашка с блюдцем самой фантастической работы — ободок был ажурный, как кружево; затем следовало серебро, сияющее улыбкой, приветливые нож и вилка, малюсенькая ложечка, наверно, для джема, хрустальная масленка, обложенная кубиками льда, корзинка с хлебом, покрытая салфеткой, белой, как белок. Его ждали. А он уж был тут как тут. Покашляв, чтобы сглотнуть комок в горле, он уселся на свое место тихо, как кот.

— Мистер Риффетир? — донеслось из кухни.

— Совершенно верно.

— Хорошо спалось?

Стук нарезающего что-то ножа участился.

— Да-да, великолепно, — с готовностью откликнулся он.

— Отлично. Подождите минуточку!

И через минуточку ее рука поставила на его тарелку тарелочку с фруктами. Нежные кружочки апельсинов и киви, как осыпавшиеся цветы.

— Соку? — Бетти наклонила графин, который держала в другой руке.

— Да, спасибо, налейте, пожалуйста.

Он улыбнулся Бетти со всей щедростью счастья, но ее лицо напряглось, когда он нацелился вилкой на ломтик апельсина. Ах да… он отложил нож, отодвинул вилку и принял приличествующий моменту торжественный вид.

— Мы обычно читаем короткую молитву, прежде чем приступить к дневным делам, мистер Риффетир, но конечно, если это вам неприятно… — сказала Бетти таким тоном, что оставалось лишь ответить согласием, и он, полный благодарности, так именно и ответил.

А между тем, спроси его об этом кто другой, ответ был бы коротким и грубым, потому что слишком откровенное выражение веры всегда раздражало его, любое — и когда отец бранил республиканцев, и когда мать охаивала хиппи, и когда сестра распевала гимны своим тонким сопрано, которым так гордилась. Даже и сейчас он ощутил определенную неловкость, но в конце концов, кто и когда молился за него? Он-то думал, что это случится не раньше, чем на похоронах…

— Господи, я хочу приветствовать мистера Риффетира, который получил здесь стол и кров, гостя издалека, свершившего путь из самой Виргинии в дом, где каждый камень из наших стен, каждое блюдо, приготовленное нами, каждый клочок ткани из нашей одежды, каждый кусочек хлеба, дающего нам силы для трудов наших, — все посвящено Тебе, где имя Твое восхваляется, а не называется втуне, как на улицах. И я прошу Тебя благословить этого — я верю — прекрасного человека и труды его нынешнего дня, ибо, хотя он и не объяснил нам вполне, чем занимается, я надеюсь, что труды эти праведны и служат на благо…

Казалось, Бетти лучится доброй волей и любовью, и Уолтеру стало жарко, хотя он и уверял себя, что это от утреннего солнца. А Бетти уже приступила к делу — откинула салфетку и сказала:

— Лепешки. Свеженькие, еще теплые, как моя щека, поверьте, мистер Риффетир!

— Ах, как здорово! Конечно, я верю — как ваша щека…

Тонкие губы Бетти раздвинула широкая улыбка, у глаз собрались пучки морщинок.

— Мы знаем, — сказала она, устремив взор к потолку, так что Уолтер отдернул пальцы от вилки, — что Богу все равно, какими путями мы приходим к Нему. И хорош всякий путь, приведший вас сюда. Хотите кофе? А может, сделать еще яичницу с беконом?

Уолтер ел против обыкновения медленно, тщательно разрезая лепешки пополам, равномерно намазывая сердцевинку маслом, и откусывал скромно, как велят хорошие манеры, ощущая, как тают во рту тесто и изюм. Кофе был бархатисто-темный, а яйца казались солнышками, просвечивающими сквозь легкие облачка. Бетти не мешала ему, и он погрузился в свои ощущения, будто в сладкий сон.