Картина паломничества

- Да наплевать мне на все! - кричал он. - На весь мир! На всех вас! А жена где-то услышала про этот источник. Чушь все это, пыль, пудра на болоте. Люди умеют только припудривать гниль. Женщины - это бред. Жена это как мозоль больная. Женщины, они враги всего живого, - окончательно определил оратор. - Убивают животных, чтобы носить шубки и сумочки. А в источник, мол, надо влезть - и все недомогания как рукой снимет. Может быть, кто знает. А если нет? Тогда моя Авдотья, моя благоверная, смастерит из моей кожи себе перчатки? Я об этих вещах, болезнях и исцелениях, никогда не задумывался. Но она говорит, моя толстуха: надо съездить. Я согласился, почему бы и нет? Почему же не прокатиться? Я думал, что буду ехать на машине и в глухих деревнях смеяться, давя куриц и бродячих собак, но она сказала, что надо мне немножко опроститься и к этому самому источнику проследовать с наименьшими удобствами. Я вынужден был уступить. Не бредни ли тут? Почему это святой окажется не так милостив ко мне, если я приеду к нему на машине? Но разве переспоришь суеверов? Жена выставила целую армию мракобесов, который в один голос стали уверять меня, что ехать надо на поезде. Тяжело иметь дело с невежественными, темными людьми. Изуверов много, я - один!

Чулихин, побаловав сначала себя и своих спутников отрезком тишины, весьма полезным после устроенной Обузовым бури, спросил:

- Чем ты торгуешь?

- Торгую не мелко, если тебя именно это интересует в моих коммерческих тайнах и успехах. А вообще-то большими партиями благ цивилизации, я бы так это назвал.

- Работаешь на женщин?

- Конечно. На их подложную красоту и всякие мерзкие прихоти нынче все работает.

- Я продаю туристам свои наспех намалеванные картинки, матрешек разных.

- Ну, с такой торговлей недолго и ноги протянуть, - усмехнулся Обузов.

- А если бы ты точно знал, что источник тебе не поможет и операция тоже, ты б тогда стал все пропивать перед смертью? Возможен такой вариант, а? Я к тому, что не прочь оказаться при этом рядом с тобой.

- Черт его знает, - снова пожал плечами толстосум. - Трудно сказать, а с другой стороны, выходит, что это вполне вероятно. И как, собственно говоря, иначе? Ну, ты знаешь, где меня найти.

- Найду, - сказал Чулихин как-то многозначительно.

- Первый раз вижу так близко преуспевающего капиталиста, - вставил Лоскутников улыбчиво и поверхностно: думал, что можно в завязавшиеся с капиталистом отношения проскользнуть этаким опереточным попрыгунчиком, немножко с юродинкой, бойким скоморохом.

Обузов с грубой неприязнью взглянул на него.

- Чего тебе? - выкрикнул он. - Я, может быть, умираю. Вот кого ты видишь! Так чего же тебе еще? Тебя-то что понесло к этому источнику?

Однако эта грубость коммерсанта не сломала Лоскутникова , который в эту минуту был, под наружным дурачеством, глубоко радостен и окрылен. Не дрогнув, он стал объясняться:

- Нет, я вижу, что у тебя есть мысль и даже как будто уже отношение ко мне, а только справиться с этой мыслью и выразить ее тебе не совсем удается. Но я тебе скажу, что не надо сразу ставить меня на одну сторону, а себя на другую. Мы сейчас делаем фактически одно дело. Ты мечтаешь исцелиться, а я взял отпуск в газете и отправился со своими друзьями в путешествие. И получилось так, что мы с тобой оказались, пусть всего лишь на время, в одной упряжке. Перестань раздражаться и невзлюбливать меня, оставь это на потом, а сейчас - не время! Когда вернемся в наш городишко, так ты хоть отворачивайся на улице, делай вид, что не узнаешь меня, пожалуйста, я не обижусь. Еще то ли со мной будет! С тем ли я еще столкнусь! А сколько я уже всего вытерпел, - разговорился Лоскутников. Меня в нашем городишке и понять-то никто не захотел! Но я не затаил обиду, ее нет в моем сердце. Правду сказать, я оставил ее дома, принципиально оставил, нарочито. Если я, может быть, ступил на путь к свету, то для чего мне было бы выбираться из предыдущей ямы с нечистым сердцем? Я там прах отряхнул с ног. Но если ты, когда со мной такое случилось, вдруг меня возненавидишь, то это будет уже слишком! Я ведь могу представить тогда дело и таким образом, что ты возненавидел меня именно за чистоту сердца.

- Заметь, он прав, - отнесся Чулихин к Обузову.

Тот почесал грудь, оставив на ней багровые царапины, и взлохматил пышные брови, поднял их из замогильной угрюмости к светлому и умному добродушию, среди которого веселыми угольками заполыхали его глаза.