Картина паломничества

- Многих беспокоит враждебное окружение, и в этом есть свой резон: мы действительно окружены врагами со всех сторон. Мир враждебен России. Следовательно, еще одна важнейшая задача - усилить оружие. Усилить его с тем, чтобы никто не посмел и подумать о покушении, и до того, чтобы хватило на уничтожение всего мира, если безумия все-таки достанет врагам и им удастся-таки обескровить нас. А о вероятии уничтожения всего мира в его полном объеме я говорю спокойно, бестрепетно и, можно сказать, беспристрастно просто потому, что это для меня вопрос раз и навсегда решенный и выясненный. На кой черт этот мир, если в нем не будет России, его живого нерва?

- Хорошо! - вдруг поддержал Обузов. - Правильно сказал! Да и на кой черт будет сама Россия, если я умру?

- Это ты только о себе... - начал пояснять живописец.

Авдотья завизжала, как свинья:

- Как я и для чего я буду жить, если тебя не станет?

Обузов мгновенно вскипел. Повернув к жене разъяренное побагровевшее лицо, он, размахивая перед ее носом гиреподобными кулаками, кричал:

- Это ты о себе! Ты за себя трясешься! Боишься, что без меня не будет кому напихивать тебе в утробу сладкие кушанья и погружать тебя в разные роскоши! А и сдохнешь под забором, ленивая тварь.

Долго они успокаивались. Авдотья робким и жалобным голосом увещевала мужа не выносить сор из избы: зачем кому-то знать, что отношения между ними далеко не идеальны? что страх вероятной смерти кормильца сталкивает их в каких-то неразрешимых, темных противоречиях? Но и чуть не плача, она смотрела исподлобья, и ее взгляд сулил, что с мужем в какую-то минуту может, как бы невзначай, случиться нехорошее. Муж шел в коротких штанишках, и она шла в таких же, могущественно, как великан, переставляя толстые морщинистые ноги. Лоскутников шепотом сказал живописцу, что вот, рисуй же комических персонажей, но Чулихин возразил на это, что он не сатирик и его воображение занимают именно что герои духовных исканий и битв. Лоскутников настаивал: людей, подобных Обузовым, история подняла на гребень своей волны, они на пике современности, они и есть герои нынешней житейской прозы. Чулихин выставил себя поэтом и философом, и все своим видом показал, что будет этого состояния души держаться неукоснительно.

- Поэт и философ в одном лице, - провозгласил он. - Я поэт-философ. Вся важнейшая часть моей работы заключается в том, чтобы некие философские идеи воплощать в жизнь. Я делаю это с помощью кисти и красок, а это уже поэзия.

Буслов молчал, не вмешивался в спор своих друзей, не обращал внимания на Обузовых и их перебранки. Он думал о том, что в пути, на который они ступили, лишь он один преследует серьезные цели. В сознании этого Буслов словно надавливал себе на затылок невидимой рукой, заставляя голову строить лицо вниз, а тем самым он и исполнял глубокомысленный завет не забывать, паря возвышенными думками в небесах, о подстерегающих на грешной земле кочках и ямках. Он шел правильно, и не сказать, чтобы это так уж ему нравилось, ведь за нею, за правильностью, терялась страсть. Хотелось бы даже Буслову глотать пыль и проваливаться в некие расселины, разбивать ноги в кровь об острые камни, а не вышагивать по довольно-таки гладкой и благоустроенной дороге. И, может быть, это еще будет! Но не сейчас, конечно, и не с такими спутниками. Буслов пожалел, что связался с этими людьми; следовало идти одному. Не к отшельничеству ли клонится его жизненный путь?

Солнце поднималось все выше, припекало. Обузовские тела лоснились от пота, пугающим голым серебром умершей рыбьей плоти отливали в солнечных лучах, и их дыхание разносилось над дорогой протяжным стоном. Паломников обгоняли машины и автобусы.

- Я думал, мы быстро туда придем, - сказал Чулихин удивленно, - а теперь Бог знает когда мы там будем и почему это у нас выходит опоздание.

- Не заблудились ли? - высказал предположение Лоскутников, помятый и обессиленный бессонной ночью.

- А все эти, которые в машинах и автобусах, куда, по-твоему, спешат? С ними нам с пути не сбиться.

Лоскутников деятельной внутренней работой ожесточал чувства, точил их и острил, наметывая глаз уже и на поиски жертвы своего восстания на сложившийся распорядок, вынуждавший его продолжать бессонницу и одурь на нескончаемой дороге, в компании людей, которые и не думали оказывать ему особое уважение.

- Они, положим, на верном пути, а нас, кто знает, может, лукавый водит, - дурил он.