Картина с кляксой

– Точно! – подхватил Алешка. – Здесь вам не тут!

– Вот именно. А я делаю великое дело. Я хочу вот этого Славского внести в амоналы европейской культуры…

…Тут Алешка прервал свой рассказ:

– Дим, а кто такие эти амоналы?

– Вообще-то аммонал – это взрывчатка такая.

– Класс! Он, значит, хочет взорвать эту… европейскую культуру! Через этого Славского! Да я теперь с них глаз не спущу.

Вообще-то Алешка не больно-то страдал за европейскую культуру. Ему просто не нравилось, когда кто-нибудь затевал какую-нибудь гадость. Пусть хоть в Европе, пусть хоть в Париже.

– Лех, – успокоил его я. – Он просто слова перепутал. Он хотел сказать не аммонал, а анналы.

– А это кто?

– Точно я не знаю, вернее, забыл. Кажется, это такие списки, куда заносятся всякие великие достижения в мире. Исторические такие.

Алешка чуть бинокль в окошко не уронил. Вытаращил глаза:

– Эти фиговины треугольные – это великая культура? Умереть, Дим! Да я таких амоналов за пять минут сто штук накарябаю!

– Лучше не надо. Их и без тебя хватает. Что там дальше-то было?

– А… Ерунда всякая.

…Как позже выяснилось, это была далеко не ерунда. Но мы этого еще не знали.

Дальше они стали обсуждать свои дела, а Лешка деловито расставлял по местам стулья, снова «посадил» герань на ее место, не забывая «шевелить ушами».

– У меня все готово, – говорил рыжеватый иностранец, – билеты заказаны, приглашение тебе в Германию оформил, разрешение на вывоз твоих картин за рубеж получил…

– Меня таможня беспокоит. Вдруг все-таки признают мои шедевры культурными ценностями. И запретят вывоз.

– Не надейся!

Славский надулся.

– Ой, какие мы гордые! Не дергайся, у меня все схвачено. У нас везде свои люди. На таможне пойдешь через тот пост, где проверяет багаж мой дружок Воробьев. Понял? Таможня даст добро. Но и таможне надо дать.

– Я понимаю… – Это Славский как-то вяло сказал. – У меня сейчас…

– У тебя всегда «сейчас». Гробы продай.

Тут Алешка вздрогнул и насторожился.

– А я что делаю? – оправдывался Славский. – Да спрос на них небольшой.

Рыжеватый рассмеялся.

Славский опять надулся. Даже отвернулся.

– Слышь, гордый. Наш договор надо скорректировать.

– Сколько ты хочешь?

– Половину.

– Во!

Алешка не утерпел и оглянулся: под носом русского иностранца красовалась фига художника.

– Не хами, живописец. Мне одно только разрешение на вывоз твоего хлама за рубеж больших денег стоило. Оформлены как не представляющие художественной и культурной ценности. По факту!

Славский поморщился от обиды. И спросил:

– А зачем ты про какую-то Алену с огурцом ляпнул?

«Иностранец» рассмеялся.

– А как же! Тонкая деталь. Я слышал ваше русское выражение: «Молодец – как соленый огурец!» – и передал в иностранной форме. «С Аленой огурец». Здорово?

– Ты глуп! – Художник был недоволен. – Зря я с тобой связался.

– Ну и сиди на своих копеечных гробах. А я на твой имидж работаю. Выставки, пресса…

– Ладно, договоримся.

– Ты теперь особо не светись. До отъезда где-нибудь отсидись.

– Уже присмотрел.

«Пора исчезнуть», – подумал Алешка. Он еще раз взглянул на портрет мамы художника, прикинул, что мама-глазунья все-таки много лучше мамы-железяки, и через зал классической живописи пошел к выходу. В зале, как обычно, сидел на своем стульчике перед мольбертом студент Истомин. Копировал очередной шедевр. Мимоходом Алешка глянул на его акварель и опять поразился ее сходству с оригиналом.

– Молодец! – похвалил он Истомина. – Даже я так не смогу.

– Не скромничай, Леша, – устало улыбнулся Истомин и потер правый глаз. До этого он, видимо, тер левый. Теперь они оба были одинаковы – будто под каждым по акварельному фингалу. Поставил кисть в стаканчик. – Все, кончен бал. Перехожу на натуру.

– Давно пора, – одобрил Алешка, хотя и не понял, в чем дело.

Свой рассказ Алешка, опустив бинокль, завершил будничной фразой:

– Тетя Зина наступила на грабли.

Похоже, тетя Зина по жизни ходит по граблям. Недавно она пригласила нас на обед. Как она важно заметила – по-европейски.

На первое она поставила чайные чашки с бульоном из кубиков, а на второе – кофейные чашки с каким-то вязким варевом. Кажется, из грибов.

– Суп «жульен»! – гордо объявила она. – По рецепту великого Дюма.

Великий суп мы вежливо съели, но великого Дюма пожалели.

Десерт у тети Зины был в виде концентратного киселя. Правда, она сама грустно признала, что он «нынче не удался». И объяснила:

– Полнолуние. В этой фазе Луны у меня никогда кисель не удается.

Почему-то нашей маме все кисели и компоты в любой фазе удаются…

После этого европейского обеда мы дома навернули полную сковороду настоящей грибной жаренки без всяких великих «жюльвернов» (так Алешка сказал).

Мои размышления прервал Алешка. Он засунул бинокль в футляр и повесил на гвоздик. И сказал:

– Что-то не получается, Дим.

– Что не получается? Кисель?

– Ты какой-то всегда голодный! – рассердился он. – С этим художником не получается.

– Тебе это надо?