Ему снится, в то время, когда мать надеется, что папа непременно вернётся, как он прячет какой-то старинный советский провод, — то ли от кабельного ТВ, то ли ещё от чего, — настолько древний, оставшийся наверное ещё от прошлых жильцов в этой квартире (а мы были вторые жильцы и жили в ней всю жизнь). Он думает: «Да кто станет его искать? Провод хороший, — пригодится!» И тут же думает, что даже если и будут его самого, то есть брата, искать, то кто подумает из ищущих полицейских для чего-нибудь обыскивать квартиру? Эта мысль его утешает и он решает не выкидывать провод, а припрятать его куда подальше — на всякий случай.
Я помню его восторг, когда он при всей своей тоске, с горящими глазами, всеми силами русского языка расписывал мне — что значит этот сон, — не смотря на то, что я его понял и с первых предложений.
— Понимаешь, — говорил он повышенным, возбуждённым голосом, — слово «провод» созвучно с словом «правда», и то, что я пытался спрятать этот провод — я пытался спрятать правду, — правду о том, что я убийца!
— Да брось! — с откуда-то, неожиданно для меня самого, взявшейся во мне ненавистью отвечал я. — Какой ты убийца?! Ты дурак! Радуйся, что тебя менты не поймали, и сплюнь, чтобы не раскрылось и в будущем.
Тогда я ещё не знал, что будущего у него нет, а судил его как по себе, как по своей жизни. Брат же, после этой исповеди о снах, ушёл в глухую депрессию, коей я, к своему теперешнему сожалению, не успел, опять-таки из-за дел, быть свидетелем, а знаю о ней только из рассказов новой его подруги и других людей, с кем он был в последние дни.
Я думаю так: он поставил себе, исходя из этих снов и собственной совести, задачу — пойти и сдаться, признаться во всём участковому или кому бы то ни было из «власть имущих», — отдать, так сказать, провод древним соседям. Но не выдержал он всего того страха, который сулил ему тюремный срок, — ведь известно что с такими добрыми, как он, — упокой, Господь, его душу, — делают в местах заключения.