Картинки с выставки

Таких людей не бывает много, но в них – все дело. Литерати, как бы они ни назывались и где бы они ни жили, – суть нации даже тогда, когда она, нация, увлеченная шумной жизнью и дикими нравами, об этом не догадывается. Собственно, именно тогда литерати и нужны больше всего. Разошедшись с эпохой, они пестуют ненужные ей достоинства. Нет дела важнее, ибо без умения смотреть, внимать и слышать умрет все накопленное долгой чередой гениев. И уже некому будет узнать, кем были эти самые гении, почему они ими считались и зачем они нужны.

При монголах живопись, самое благородное из искусств китайского канона, достигла нового расцвета, но еще важнее, что в Китае сохранились не только художники, но и их зрители – знатоки и поклонники. Литерати – залог любого Ренессанса. Без них история, утрачивая культурную преемственность, становится дискретной и исчезает, не оставляя глубоких следов.

Лучший портрет литерати принадлежит кисти знаменитого Ни Цзана. Когда монголы разорили налогами его знатное семейство, он поселился на утлой лодке и отправился в странствие вдоль китайских рек. Иногда художник платил за постой своими работами, которые уже тогда считались загадочно пустыми и бесценными.

– Ни Цзан, – писали восхищенные критики, – экономил на туши, будто она стоила дороже золота.

Выставку в Метрополитен венчает его работа «Шесть деревьев». На голой скале, вдали от недоступного материка, посреди безжизненного моря, растут сосны. Все они справляются с изгнанием по-своему, поэтому их стволы не параллельны друг другу. Но, отчаянно цепляясь корнями за камни, все шесть деревьев сохраняют осанку тех, кто имеет причину поведения лишь в самом себе. У каждой из этих сосен по 15 ребер.

Леди и джентльмены Ренессансный портрет

На парадном портрете Федериго да Монтефельтро велел себя изобразить в библиотеке, но в доспехах. Читать в них неудобно, но у него не было выхода. Графство Урбино, считавшееся в золотом XV веке самым цивилизованным местом в Европе, занимало всего 100 квадратных километров и из всех природных богатств располагало лишь крепкими горцами, из которых получались лучшие наемники. Собрав их в армию, Федериго прославился на всю Италию, которой, впрочем, тогда еще не было.

На этом, как и на всех своих портретах, граф сидит так, что мы видим только левую сторону лица. Это объясняется тем, что граф потерял глаз на турнире. Для генерала увечье было особенно досадным, ибо оно мешало правильно оценить перспективу на поле боя. Поэтому Федериго, удалив часть хряща, устранил переносицу, мешавшую ему смотреть направо. Нос ступенькой сделал его профиль неповторимым, а сам он стал лучшим кондотьером своего времени. Федериго не проиграл ни одной битвы и ни разу, что считалось еще труднее, не изменил работодателю. За услуги он брал огромные деньги – даже тогда, когда всего лишь обещал не воевать на стороне противника. Еще он славился тем, что ценил жизнь солдат и не жертвовал ими. Впрочем, в тот просвещенный век это удавалось многим. Война напоминала шахматы и ограничивалась маневрами. Победа в сражении определялась занятым полем боя, а не числом убитых. В результате потери стали такой редкостью, что Макиавелли жестоко высмеивал земляков за то, что в сражении у них погиб всего один солдат, свалившийся пьяным с мула. XVI век послушал Макиавелли, и с тех пор война вновь стала безыскусной и бесчеловечной, но выставка в Метрополитен разумно ограничилась XV столетием, когда Федериго да Монтефельтро не только добился власти, но сумел ее удержать добром и любовью на протяжении 38 лет. (Дольше Муссолини, который надеялся, что историки уподобят его ренессансным князьям.)

Искусство, однако, не может открыть секрет успешной политики. Но оно позволяет познакомиться с людьми, которые ее делали. С этой точки зрения самый наглядный экспонат – посмертная маска Лоренцо Великолепного. Мятое лицо, сложная, асимметричная архитектура костей, яркая, острая внешность характерного актера, который мог бы играть любую роль в театре Шекспира, но предпочитал флорентийскую сцену. Такими же, судя по портретам, были его земляки и современники. Художники писали их профиль, как на монетах, медалях и рельефах[16].

Флорентийские художники часто начинали ювелирами, а их живопись шла от скульптуры. Если в сыром мареве Венеции мастера растворяли абрис в цветном воздухе, то в сухой и трезвой Тоскане сохранилась линия, будто вырезающая камею.